увидел Олега Вещего со дружиной, и тот обязал древлян платить дань Киеву – по десять человек в год приводить в его войско. А за это сулил беречь от хазар и всех, кто копьё в их сторону повернёт.
Теперь в сытом дурмане киевские гости сидели на постилках из лапника и наблюдали пляски. Свенельд ждал, пока жрецы закончат обход капищ, окурят все идолы и придут к ним проводить очищение. Асмунд же снова видел в толпе серые глаза и надменный подбородок со шрамом. Дерзкий юнец выслеживал Хельгу.
Гул в толпе усилился, а ближние хороводы вдруг остановились.
– Князь! Князь-отец! – задорили в народе.
Асмунд побледнел. Дубовый престол на земляной насыпи близ идола Перуна занял грузный лысый и явно больной старик, а рядом с ним, на троне поменьше сел тот самый юнец!
Молодой наследник, – понял Асмунд. – Это ж надо было!
Он намотал косу бороды на кулак и горько скривился. Конечно, можно Киев на Искоростень натравить, а это пустить предлогом. Но надо ещё подумать, какая с того выгода самому Асмунду. В Ингвара он не верил, в отличие от Свенельда. Но жилось-то пока не плохо. Скорей бы уж убраться отсюда!
Древлянский люд, тысяча человек, обступала насыпь с резным престолом. Князь на больных ногах возвысился приветствовать народ. Чуть ниже сидел наследник. Асмунд заметил, как хищнёнок рыщет по толпе. Он велел Хельге слезть с коня и заслонил её собой. Попытался отвлечь ягнятиной, и она взяла, потому что не ела с утра.
Постепенно народ утих, и только дальние хороводы распевали русалий плач. Так было заведено – князь не мог говорить сразу на весь трёхтысячный Искоростень, и потому сидел первую часть ночи с одним концом города, вторую и третью – с другими. Всюду были идолы и насыпи для княжьего трона. Так весь город мог созерцать саженого отца в свете ярых кострищ.
Асмунд услышал высокий ломкий голос:
– А на другой год жертвы первые класть будет уже сын мой. А мне не долго сидеть осталось.
Народ загудел, но нашлись и те, кто весело присвистнул:
– Не стыдно! Малко славный! Малко в князи наши!
Грузный князь закопошился в старческом кашле и обернулся к сыну. Тот вытянулся к отцу, кивнул и встал. Гудение в народе улеглось.
– Братия и дружина, да весь люд лесной! – начал он звонко, в ушах от его голоса и после речи старика будто посвежело. – Пусть жертвы наши угодны Даждьбогу станут, а Стрый разнесёт их дым, да навь отступит до срока.
Он вскинул руку, и весь люд сделал так же. Асмунд не видел, но знал – княжич выбросил горсть зерна.
– Завтра девицы, что нынче ночью с молодцами лягут, пойдут сеять в поле. И потому хочу, чтобы больше девиц легли сегодня, и гуще посев был.
Народ повеселел, княжич огляделся задорным глазком.
– Там и свадьбы сыграем. Завтра же! А что? Гулять надо, пока Сварог с неба радуется.
Кое где подбросили кверху венки, полилась жалейка с бубенцом.
– Славно