что было с моим лицом. Пуля попала мне в зубы, раздробила часть верхней челюсти, выбила шесть зубов, и практически лишила меня нижней челюсти. Прошу тебя, мама, не представляй это. Поверь, в зеркало я теперь не смотрюсь. Хотя, у меня его и не было. Еще страшнее было чувствовать это руками, и понимать, что тебе вообще никто уже не поможет. А эта ЦРУ-шная тварь оставила мне лишь пробитую фляжку и пустой холщовый баул. Он даже каску, на кой-то ляд, забрал. Пидор.
Прости мам, я снова ругаюсь.
Тогда я вспомнил о портянках, как о манне небесной. Ими было бы удобнее всего перевязать мою изувеченную глупую голову, но я их выбросил, оставил за бортом как ненужный груз. А ведь именно вонючие советские тряпки Битти скорее всего бы мне и оставил, как издевку. Не просчитал, не продумал я – виноват. Но, повезло, что у меня было х/б. Хэбэшка, нам ее выдавали, и мне дважды повезло, что прошлой ночью я ее поддел на себя, под свой ватник. Пришлось рвать на лоскуты ее. Я перевязывал себя около двух часов, пока не наступил рассвет. Точно – проснулся я только следующей ночью, когда Битти убежал уже на десяток километров. Лицо стало похоже на Тутанхамонье. И с камней тогда поднялся этакий советский обворованный фараон. Полуживая мумия, которая едва держалась на ногах.
И мне предстояло идти. Еще по меньше мере сорок километров. Если я все правильно, конечно, посчитал. Хотя, может больше, может меньше. В любом случае, сейчас уже меньше. Я неплохо сдвинулся за эти три дня, хотя и еле передвигаю ногами.
Невероятно хочется есть. Но еще больше хочется пить. Когда у тебя расквашено лицо, и вся бывшая хэбэшка пропиталась твоей кровью, невероятно хочется восполнить потерянную влагу. Но это ничего, еще терпимо. Особенно, с условием моей последней находки.
Угадай, над чьим трупом я сейчас сижу?
Да, мам, ублюдок протянул меньше меня. Меньше того, в кого сам и стрелял. Может быть, Бог все-таки есть? Роджер Битти скис, и сейчас лежит у моих ног. А я сижу на камешке около его трупа, медленно шарюсь рукой в его рюкзаке, как хозяин, и пишу тебе это письмо.
Наверное, оно тебе кажется не таким уж и эмоциональным, вероятно даже каким-то пресным и просто напоминающим короткий пересказ. Да, вероятно так оно и есть. Знаешь, мам, когда движение всего пары мышц на пальце отправляют в небытие целый громадный организм из сотен подобных же мышц, начинаешь по-другому смотреть на вещи. Мы слишком хрупкие, мы – люди. Все одно неосторожное движение может привести нас к смерти. И тогда, когда ты ее пережил, когда ты уже знаешь, чем вероятно все так для тебя и закончится, то какие тут уже эмоции? Твой финал тебе показан, и после него ты существуешь уже по привычке. И в этой привычке нет места эмоциям, здесь все занимает лишь желание протянуть немного подольше. Поэтому, вероятно, я пишу так скупо. Хотя, меня брала дрожь и страх, когда я вспоминал про те сбитые ядерные боеголовки.
Ну, а еще потому, что не могу плакать. Если я заплачу, мне свернет половину оставшегося лица и это будет очень больно. Эмоций после смерти нет, а вот боль все еще со мной. Я как