вернулся к Дросику. Бледный, без кровинки в лице, еще более худой чем обычно, Дросик смотрел впереди себя мутными глазами. Аркас взял его за плечи, немного встряхнул. Тот поднял свои утомленные глаза на Старика и хотел что-то сказать, но слова его не слушались. Аркас придвинул кресло прямо с Дросиком к столу, зажег желтые запальские свечи. Сразу стало теплее. Из комнаты пришла Шанья. Она тихо опустилась на стул, и боялась взглянуть на Дросика. Аркас поймал взгляд носителя и всё понял. Ему очень хотелось поскорее обсудить, рассказать о своих догадках, но понимал, что нужно набраться терпения, всем им нужно время, что прийти в себя. Трое сидели вокруг накрытого стола, и каждый был погружен в тяжелые мрачные мысли. Воздух в доме понемногу теплел, но все вокруг словно замедлилось, почти остановилось, только высокое пламя запальской свечи дрожало, дергалось.
*
Сон был долгий, строгий и загадочный. Но что снилось, Шанья вспомнить не могла. Она сидела на крыльце своего дома, грела пальцы, держа дымящуюся чашку дыбовника. Эту чашку подарил ей вчера Дросик. Небольшая, гладкая, чуть звенящая, в ней плескался крепкий напиток, переливался изумрудным цветом. Солнце играло, сияла чашка. Весь вчерашний день, казался сном. Страшным, невероятным. До темной ночи сидели они со Стариком Аркасом и Дросиком. Разговаривали. Сначала ни о чем, потом осмелели и заговорили о деле. Дросик рассказал, что Гваламон дал понять, что с Лисом разберется сам, чтобы не смели соваться в Лес. Но этот ответ их больше не пугал. Старик не ошибся, Гваламон действительно испугался. Это почувствовали все. Мысль о том, что толпа из деревенских жителей двинется в Лес, почему-то встревожила его. Всемогущий дух чего-то боится, неужели так может быть. И подкрепленные этим новым знанием, Дросик, Аркас и Шанья словно приоткрыли тайную дверь, которая от них была надежно спрятана. Они почувствовали то, что не должны были знать, и это напугало их и приободрило.
Но это было вчера. В прошедшем дне остались страхи, а обретенное знание переварилось в смелость и силу.
Шанья сидела на крыльце своего дома, потягивала крепкий бодрящий дыбовник, смотрела на темный туманный Лес вдали и думала о Лисе.
Издалека тянулась песня. Она звучала все ближе и ближе. И вот из-за кустов вышел радостный растрепанный Ригуль. Он пел так, что вздрагивали травы, а птицы разлетались в разные стороны. Соседи шутили, что это Ригуль виноват, что ротаны измельчали и стали реже селиться в этих краях.
– О прекрасный день, маленькая подружка!
Ригуль сладко потянулся и замер с блаженной улыбкой. Ветер трепал рукава его тонкой рубашки.
Ригуль жил в Разнотравье с прошлой зимы, но уже прочно зарекомендовал себя гулякой, свободным художником, любителем грушевого вина и олехрового пива. А еще Ригуль пел. Возможно, только за это его и терпели. Голос у него был сильный, густой, бархатный. Он знал все песни Подгорья, Заречья и даже несколько песен Гор. Хотя многие подозревали, что сочинил он их сам.
Ригуль был легкий на подъем, никогда не отказывал, всем с удовольствием