и себя очищает, да и люд снабжает на зиму то чаем душистым. Вот она, любовь ваша, чистая и светлая – дает, и ничего не просит взамен.
– Эх, Потап, не вижу я без Елизаветы цветение, только, когда ложится на землю, да помирает природа, со мною, умершим, единение ощущаю.
– Рано вам, барин, еще о смерти то говорить, в ней, конечно ж, свой смысл то тоже имеется, однако, пожить можно ж ведь, не даром родились то, да выросли. А хотите, сбегаю к Настасье Филипповне, принесу вам простокваши свежей, глядишь, и повеселеет душа то ваша, и запахнет липкой то?
Врубелю и смешно, и совестливо стало: вот он делится, как ему казалось, единственно правильными рассуждениями, своими искренними переживаниями, а у каждого человека они есть, только не каждый понимает, что они имеются у него. Ах, да Потап, истину узрил, без всяких томов с важными названиями.
– Иди, конечно, Потап, а по приходу, давай чай с липой заварим, уж больно вкусно ты рассказывал о ней, отпить мне ее захотелось, да вдохновится таким чудом.
– Это ж я барин только об одном деревце рассказал, – Потька почесал затылок в смущении, – я мигом, да еще вареньяца спрошу, давеча видел, стали по-иностранному предлагать, подписанные банки зачем то, неужто кто деньги за это платит? Попрошу отлить за место простокваши завтрашней, вот и попируем с вами. Ах, как же совестливо мне перед родителем становится, я так прекрасно живу, а их уже давнось нету.
Врубель лишь улыбнулся в ответ. Он был рад, что Потап рядом находится, как кошка, не мешает раздумьям и одиночеству, мечтаниям, а нужно когда, так с лаской подойдет и утешит невзначай.
Как только Потап исчез в июньских забеленных тополях за забором, а Врубель расположился ждать его на качалке под дырявой тенью вишняка, резная дверь забора несмело открылась. Увидев штатский комзол, Врубель вмиг выпрямился и поджал губы. Опять кредиторы. Человек в штатском, заметив мастера в саду, прямиком направился в его сторону, по дорогу снимая темно-синего цвета фуражку с лакированным кителем, и вытирая пот со лба от летней жары.
– Михаил Александрович, – то ли спросил, то ли позвал незнакомый молодой человек, невысокого роста, весь в веснушках, а по молодости лет смахивающий на студента. Вот ведь, сколько ж людей работает у кредиторов, что они всегда разных личностей подсылают? Каждому ведь зарплату поди выплати.– Врубель Михаил Александрович. Вы? – снова, уже более потерявшимся голосом спросил пришедший.
– Да, я. Врубель Михаил Александрович, – не сдвинувшись с места, спокойно грустным голосом ответил художник. В ситуациях рисковых Врубель вел себя, как истинный аристократ, и растерянных чувств своих не выдавал, хотя голова кружилась, и хотелось бежать, но ноги не слушались, потому и приходилось соглашаться с природой своей, искренне обнаженной, но ни на какое финансовое дело не способной.
– Я к вам с приятной вестью, Михаил Александрович. Редко такое в дни наши бывает, но бывает ведь. Вы у нас в должниках числились на сегодняшнее число, но пришел некто от благодетеля