в убежище чудища и не стало невольной жертвой его кровожадного естества. Но если я каким-то чудом это осуществлю, то Она не сможет навестить меня.
Ночная тьма стала опускаться раньше, но даже это не способствовало моему сну. Мысли продолжали мучить и после захода солнца; сморило меня ближе к утру. Сызнова сны накинулись на меня, как голодные стервятники на падаль. К ужасам реальности прибавились картины, которые никак не могли быть частью моей жизни, но они всплывали перед глазами, словно выуженные из глубин памяти. Высокие и светлые потолки, многим выше, чем в моей пещере. Горы, на которые смотрю снизу-вверх, стоя посреди зеленеющей долины. Хлопки дверей, вереница лиц, улыбающихся, пустых. Валуны, у которых лежу многие часы. Руки хватают меня, отнимают от земли. Цепкие, шершавые, тонкие, пухлые, ледяные, липкие ‒ ладони всех мастей, обхватившие мои кисти, туловище, плечи. Руки давят на скелет, заставляют согнуться под их напором, я оседаю и не могу подняться. Они облепляют грудь и подбираются всё выше, к горлу. Сцепляются замком не шее, крадутся к лицу, застилают своими паучьими тельцами глаза, зажимают рот, перекрывают ход дыханию.
Меня выбросило из сна, точно ударило о землю. Продрал слипшиеся веки и попытался сфокусировать зрение. Считанные мгновения потребовались, чтобы понять: что-то не так. Острые зрачки нашли посторонний предмет, точнее, существо, что пожаловало в мою обитель без спроса и осторожности.
Зверюшка испуганно застыла в паре метров от меня, прижав лапки к туловищу. Никто из нас не смел пошевелиться, мы молча глядели друг на друга, пытаясь осознать произошедшее. Шорох где-то в стороне привлёк моё внимание: да их тут целое семейство. Пищухи, привыкшие к неласковым горным склонам, пробрались в пещеру в поисках пропитания, не заметив её мрачного хозяина, скрюченного у одной из стен. Должно быть, я так вжался в камень, что меня приняли на громадный безжизненный валун, часть пещерного убранства. Скруглённые уши прижимались к крохотным головкам в немом ужасе, в крохотных лапках ‒ волокна рассыпанного по полу сена. Мои глаза налились кровью. Я рассвирепел.
Не помню, чтобы из моего горла доселе вырывался столь яростный рык. Охота не вызывала у меня злости: я не испытывал ненависти к своим жертвам ‒ только голод. Сейчас же существа, слишком мелкие для моего рациона, всколыхнули во мне такое неистовство, что я чуть не выпустил огненный столп из разъярённой пасти.
Мне не хотелось убивать. Никогда не хотелось. Но я был зол и твёрдо намерен выдворить незванышей любой ценой, даже если придётся напугать их до полусмерти. В их крохотных тёмных глазках я прочёл привычный ужас, растерянность, готовность бежать. И бегите ‒ спасайте свою жизнь, уносите тела как можно дальше от проклятого места. И никогда, никогда не возвращайтесь в обитель уродища.
С неистовым писком зверьки бросились прочь из пещеры, подгоняемые моим грозным рыком. Мои глаза пылали огнём и давно похороненной яростью, воскрешённой в одночасье мучительными снами. Расправил