на кухню. Открыв конфорки, я подсыпал угля и кинул в дышащий жар единственный кусочек материального мира, которого касались наши губы…
Мы разложили на столе шикарный лист немецкого ватмана – его отец принес мне с завода для уроков черчения – и принялись за нашу газету. Мы были уже опытными «газетчиками», поэтому довольно быстро сообразили, чем заполнить снежно-белое пространство – тем более, на первое апреля и начало четверти, после которой наступал уже выпускной год.
Однажды ластик упал под стол. Я полез за ним и увидел юлины ноги: они белели в полумраке, как два живых существа, и мне ужасно хотелось их коснуться… Я даже поднял руку, но застыл в оцепенении…
– Не нашел? – спросила Юля.
– Нашел, нашел, – сказал я и стал вылазить.
Время от времени мы отвлекались и обсуждали разные темы. Когда Юля поворачивалась ко мне, на ее щеку ложилась тень от волос…
Около девяти она засобиралась. Я не мог ее провести, так как ключ был один и родители могли вернуться в любой момент.
– Ничего, – сказала Юля, – сколько тут идти? Я сама.
Мы вышли за калитку. Она подала, улыбаясь, руку и пошла вверх по ночной улице, пока не растворилась в темноте.
6
Вернувшись, я снова выключил лампу и долго сидел, вспоминая, о чем мы говорили. Я прокручивал в памяти каждый миг, и вдруг решил, по примеру Толстого, показать Юле свои дневники и стихи. Сейчас понимаю, что это была такая форма объяснения в любви, но тогда об этом не думал. Просто не было больше сил нести груз, который выпал на мою долю…
Как Толстой, я оставил все, что было (переписал только неаккуратные черновики) и – единственно – надежно затушевал слова «проститутка».
Первого апреля я принес в школу не только новую стенгазету, но и две общие тетрадки: одна со стихами и началом повести, а другая – с дневником. Перед последней переменой я попросил Юлю подняться к пожарной лестнице и, страшно волнуясь, прождал минут пять. Наконец, послышались легкие шаги, и она появилась, румяная от быстрой ходьбы (или чего-то другого), и вопросительно посмотрела.
– Вот стихи и дневник… – сказал я, не в силах поднять глаза. – Прочитай: если не понравится, выкинь или сожги…
Она молча взяла тетрадки и молча пошла.
Я смутно помню, что происходило потом. Нечто подобное было со мною, когда я болел воспалением легких и сгорал от высокой температуры.
После кошмарной ночи наступило утро, и я побрел в школу. Горячие волны обдавали надеждой, а ледяные ушаты предвещали недоброе.
Что будет, то будет. Я все равно не вычеркну ее из жизни и, может, даже уйду в монастырь… Эта мысль пришла ночью, и она мне понравилась. Я не знал о монахах ничего, но, по крайней мере, в книгах они были положительными.
Юля вошла в класс, как мне показалось, уставшей и хмурой. Я боялся смотреть в ее сторону. Подойдя к своей парте, она поставила портфель, достала две тетрадки и положила передо мною.
– Возьми и больше не давай мне, – сказала она сухо, без эмоций, каким бывает только пепел.
Я увидел, что между нами возникла бездонная пропасть (хотя мы и находились