густых теней. Разок, когда я вышла на открытое пространство около пруда, мой небольшой рост и маленький вес сыграли со мной злую шутку: ветер с силой стукнул меня о дерево и пару секунд я представляла, что больше не смогу сдвинуться с места. Но порыв закончился и я, даже не бросив лишнего взгляда на вспенившуюся воду, кинулась по дорожке дальше в жуткую, но при этом и защищающую темноту теней.
Я пробиралась вперёд с каким-то странным упорством. Кажется, в какой-то момент я даже забыла причину, по которой мне надо было попасть к Могиле Девы. Но её образ чётко запечатлелся в моём сознании, и я шла и шла, не замечая, как замёрзли руки, как горят щеки, которые успел исхлестать ветер, как начинается боль в горле. Так паладины в Святой Земле стремятся к своей святыне. И во мне была та же устремлённость к цели, насколько бы эта цель (камень, превращённый в языческого идола) ни была нечестивой.
Я не заметила, в какой момент стихла буря, даже не поняла, что именно изменилось, когда сад наконец закончился и я вышла к дороге. Вокруг была тишина. Всё окружающее начало затягивать волнами тумана и каким-то краем сознания я отметила, что сырость пробирается ко мне под одежды. Но я застыла, глядя на белую плиту передо мной. Я пыталась вспомнить, зачем я здесь. А заодно моё воображение оказалось впечатлено тем зрелищем, которое мне открылось. Лунные лучи пронизывали завихрения тумана, клубящиеся над плитой, а белый камень, отражая свет, словно светился изнутри. В этот момент что-то дикарское отозвалось в моей душе, то, что заставляет дикарей творить идола из драгоценных камней, из совершенных статуй – придание божественности тому, что обладает красотой.
В какой-то момент я наконец вспомнила причину, по которой пришла: подошла к плите и начала собирать жёлуди, которые как валялись на поверхности, так и скатились на землю. Пальцы на моих замёрзших руках еле гнулись и многие жёлуди летели мимо моих кармашков, отчего мне снова приходилось наклоняться за ними. В какой-то момент мне послышалось, будто кто-то шёпотом зовёт меня: «Клэр… Клэр…». Я подняла голову и уставилась на полосы тумана, пронизанные светом. Внезапно я заплакала, сперва без всхлипов, только слёзы потекли по щекам. Но иссечённой ветром коже стало нестерпимо больно, отчего я расплакалась уже всерьёз. Меня поразила несправедливость происходящего. Детей нельзя выгонять ночью в бурю на улицу по прихоти злобного негодяя. Ребёнок не должен бояться позвать слуг, когда происходит что-то неприятное и нездоровое. Меня поразило мыслью, что, если бы дядя Рид был жив, даже Джон вёл бы себя иначе, боясь гнева отца, и так третировать меня всё это время, а сегодняшним вечером ещё и родных сестёр, он мог только потому, что тётушка Рид поддерживала всяческую несправедливость в доме.
Я сама не поняла, как оказалась снова в саду. В душе моей были такие ощущения, будто кто-то погладил меня по голове и сказал мне «Бедняжка Клэр», почему я взглянула на всю свою жизнь иначе, и всё то, что было частью моего детства вдруг представилось тем, чем было, ужасом жизни