больше не работают, и особенно что самые опасные враги любого государства – это его собственные граждане. Именно поэтому самое безопасное государство – то, в котором правительство наиболее рационально, а гражданам предоставлена наибольшая свобода. Из трех форм, которые может принимать правительство, Спиноза рассматривал только монархию и аристократию; его рассказ останавливается на демократии. Если бы он, живя в республике, представил монархию как единственный институт мира и безопасности, то это противоречило бы принципу Спинозы, утверждавшему, что любая попытка ниспровергнуть существующую конституцию должна привести к гибели. С другой стороны, те, кто так любит делать Спинозу демократом, забывают, что его принцип Terret vulgus, nisi metuat, провозглашенный в Этике (IV, 54, schol.), не отменяется в его политике, только термин vulgus распространяется на очень значительное большинство людей. По его мнению, среди избранных доверенных лиц разумными будут не более трех из ста. Как в монархии король, так и в аристократии optimaten – это государство. Хотя Спиноза признает, что монархия обеспечит достаточную свободу там, где князь ставит своей целью благосостояние масс, хотя он также признает как объяснимый факт, что аристократия возникает из первобытного государства, демократия, а монархия из него, он, тем не менее, считает, что может гарантировать наибольшую продолжительность аристократической республике, состоящей из нескольких гражданств.
11. Если «Политика» Спинозы представляла гражданскую свободу, то есть то расширение власти, на которое способно большинство людей, то его «Этика», напротив, ставит перед собой задачу показать, как те немногие, которые не нуждаются в государстве и для которых по этой самой причине гражданская свобода недостаточна, поднимаются до высшей, свободы духа, которая является частной добродетелью (Tract. polit I, 6). Ясно, что тот, кто отрицает понятие цели, а значит, и всякой необходимости, и сравнивает свободу воли с брошенным камнем, который убеждает себя, что хочет лететь, не может создать моральную систему в императивной форме. Как и все остальное, воля человека рассматривается в манере математической физики. Сначала он предостерегает нас от допущения воли (voluntas), отличной от различных актов воли (volitiones), ибо такая фикция имела бы такое же значение, как схоластический lapideilas в отличие от lapides (II, pr. 48. Schol.). Затем, однако, отождествление воли с утверждением, переданное от Декарта, в сочетании с тем фактом, что то, что ясно признается (например, трехсторонность треугольника), должно быть утверждено, приводит его к тому, что каждая ясная идея есть volilio, а значит, и сумма всех таких идей и сумма всех воль, т. е. intellectus et voluntas, idem sunt (II, pr. 49. Coroll. et Schol.). Чисто теоретическую природу, подобной которой, возможно, больше никогда не существовало, Спиноза не может постичь, как не постиг бы ее, если бы кому-то не нравился тот факт, что сфера круглая, точно так же, как не следует аплодировать тому, что человек понял, то есть признал необходимым. Именно по этой