из стороны в сторону, то он успеет вовремя упереться в стены и не разбить лицо.
«Я сам во всем виноват», – думал Хан, – «я берег свою вымышленную „честь“, как скряга бережет деньги, пряча их под матрасом и боясь потратить. Я перестал быть Хранителем, но кем я стал? Разбойником. Это ли достойная замена службе ордену? Будь я хоть трижды несогласен с политикой Императора и гадкой ролью наемных убийц, которую взяли на себя Хранители, я сделал хоть что-либо, чтобы изменить порядок вещей? Ничего, хотя у меня был шанс! Почему я не убежал с Моргватом в ту ночь, когда мы подменили сферу?! Мне потребовалось восемь лет, чтобы оценить поступок архонта. Отдать свой меч! Вот где настоящая преданность стране и своему предназначению! А за что боролся Гервант? За возможность набить себе брюхо. Мы оба, и я, и нелюдь, считали себя жертвами, а саму жизнь – несправедливой мачехой, и забирали все, что могли утащить, считая, что имеем на это право. Мы были ничем не лучше легионеров или карателей, – также грабили и убивали тех, кто слабее. И вся братия Герванта понесла заслуженное наказание – кто-то раньше, кто-то позже, а теперь – моя очередь, я – последний. И моя кара будет самой жестокой, потому, что я хуже их всех, вместе взятых: я понимал, что творил, но был настойчив в своей ненависти к миру и в злости на себя самого».
Те силы, что с рожденья мертво спали
В оковах верности святой архонтской стали,
Услышав зов запретный, пробудятся.
Им будет ведом страх и похоть, пожаров дым и вонь гниющей плоти
Бездушных тел, что скверне подчинились.
Накроет мир пороков покрывало,
Огонь мечей померкнет, словно не бывал он.
Строки пророчества святого Ариеса… «Один меч архонта погас благодаря моей глупости, а его хозяин затерялся на просторах Эймара. Пока Моргват жив, но что он может без своего оружия? Благодаря таким, как я или Гервант, сбываются самые страшные предсказания: мы способны на многое, но тратим силы понапрасну и гибнем также бездарно, как жили».
– Почему молчишь, эльф? – громко спросил Коган, прерывая раздумья Ханлейта, – уговор помнишь? Я хочу песню. На харматанском. Ну?
В стенку забарабанили.
– Уснул что ли? Впереди деревня, надо бы нам крысу.
«Зачем ему крыса? Это в тюрьме подсаживают предателя в камеры…» Клетка была в пути уже долго, и Хану стало тяжело дышать. Во тьме перед его открытыми глазами плясали блестящие точки, а в голове стоял неясный гул. Вода закончилась. Ханлейт был бы рад любой остановке, лишь бы тряска прекратилась. Наконец, его скромное желание сбылось: процессия сделала остановку. Пленник в изнеможении распростерся на полу, чувствуя, как ноет тело, избитое дорогой.
Растворилось верхнее окошко, но не успел Ханлейт зажмуриться от света, как внутрь клетки что-то бросили и снова закрыли заслонку. Хан услышал скрежет коготков по дереву. Крыса – это… именно крыса. Даже две. «Я могу придавить их своим телом. Они бросятся на меня, когда поедем.