отдохнуть перед встречей. Увы, возраст. Я поднимусь к себе.
– Столик на семь, – сказал Казанцев и пулей понесся к выходу. – Я тебе еще позвоню. Вдруг ты заснешь.
– Вот, мерзавец, – Григорьева рассеянно поправила шляпку. – Понесся к своей доярке. А мне и в самом деле нужно отдохнуть. Принять ванну и смыть с души всю эту лунную пыль.
Ресторан был в русском стиле. Потолки с козырьками из проморенных досок. Проходы в залы обшиты брусом со мхом. На подоконниках – хмельные пританцовывающие самовары и эскадрилья чугунных утюгов на угольной тяге. Всюду колеса, хомуты, подковы с гвоздиками. Не хватало только дегтярного духа и прели сырых вожжей.
Девушка из Ярославля уже сидела за столом. Она была обычной для московского глаза. Никакого волжского говора, ни показного церемонного стеснения, ни уж тем более амбиций любовницы режиссера.
– Шура, – сказала девушка и протянула Григорьевой холодную кисть с синеватыми длинными пальцами.
– Мать, – ответила Григорьева, устраиваясь в кресле за столом. – Давайте по-семейному, Шура. Вы действительно, Шура? Или по сценарию?
– И по сценарию тоже, – кивнула Шура. Она была совершенно серьезна. – А можно я буду называть вас не матерью, а мамой?
– А как в сценарии? – Григорьевой стало неловко. Сценарий-то она все еще не прочла.
– По сценарию – мама, – сказала Шура и отодвинула в сторону меню.
– Может, вначале сделаем заказ, – посоветовала Григорьева. – Пока его приготовят, половина жизни уйдет. И я из мамы превращусь в бабушку.
– Не превратитесь, я умру, – сказала Шура. – У меня всего-то три съемочных дня. А потом я уеду в Ярославль.
– Как три дня? – не поняла Григорьева. – А чьей же матерью я стану?
– После моей гибели вы будете страдать, – сказала Шура. – Даже решитесь на самоубийство.
– Господи, – невольно шепнула Григорьева, – какой ужас…
– А потом попытаетесь усыновить девочку, похожую на меня, – Шура замолчала.
– В смысле, шатенку с серыми глазами? – уточнила Григорьева.
– Нет, глаза – это не главное, – сказала Шура. – Главное, чтобы левая ножка была короче правой. Как у меня. И после моей смерти, это станет главной маминой навязчивой идеей. Усыновить как можно больше детей-инвалидов. Казанцев хочет пробить американцев и на слезах получить Оскар.
– У него это получится, – сказала Григорьева. – Я уже растрогана.
– Что-нибудь будете кушать? – подошел официант.
– Я ничего, – сказала Шура, – только воду с лимоном.
– Почему? – поинтересовалась Григорьева.
– По сценарию, – отозвалась Шура.
– А мне по сценарию чего-нибудь полагается?
– Красная икра, рыба, мясо, овощи, вино, – сказала Шура. – Мама работает в ресторане. Причем в русском, в точности, как этот. Мы ведь дети Станиславского, все должно играть на образ.
– Это Казанцев сказал?
– Да, –