с каких пару сотен – и то не из наших – из воинства ёрла в Скъёвтса́льдрэгейрде, кто резню пережил. Иных было с лица не узнать, так схудали и грязью покрылись в тех ямах за месяцы.
– Может видел на ком эту скъюту – такую вот, редкую?
Гуннар слегка расстегнул верховницу, и достал из-за ворота знак-половинку, сняв с шеи шнурок – и протянул его гостю. Тот взял в пальцы двойной оберег, поднеся его ближе к глазам в полумраке у рдевшего светом костра.
– Старая штука – и редкая… – буркнул кто-то, взирая во тьме на нашейню.
– Вот Горящим клянусь – таковые у Скъервиров делают в доме! Ты откуда такую вещицу добыл – а, младшой? – вопросил его кто-то из рядом сидевших.
– От дяди… А так это матери дар был… от родича нашего.
Берульф долго вертел оберег подле глаз, рассмотрев его лучше.
– Не – не видал – извини уж, младшой. Таковую бы рыжие сняли с любого, увидь золотишко на шее. Змея жалуют там как и тут, хоть и так же боятся… А примет понадёжнее Гисли твой больше иных не имел? Бородавок там, родинок, дыр красной смерти на морде?
– Только эту.
– Ну кто же правду ту знает? Может мёртв он давно… А быть может и жив – так, как я где зашился, и тихо сидит, выжидая напасть эту клятую. Свою бороду сбрил, нашёл бабу какую из вдовых – и тихо зажил от всех дальше, как мог бы и я, дуралей… Нет – вернуться решил, а наш скригга опять меня в войско…
Он нахмурился, резко умолкнув – задумавшись снова о чём-то.
– А покажи-ка вещицу ту, Гуннар? – окликнул того их товарищ из сотни, кто грелся у пламени, жаря там мясо, – какая-то словно знакомая…
– В другой раз… – Гуннар быстро надел на себя золочёную скъюту, убрав оберег за рубаху и встав от огня, точно жаждучи быстро уйти.
– Вот видал я её как-то раз, поклянусь бородою Горящего… – почесал себе за ухом тот говоривший, приняв опустевший кувшин в свои руки и быстро допив со дна пиво.
– Да где ты её видел хоть, Снорра? Ты же не был у этой горы их Дубовой от роду!
– Ну не был… Но помню как будто, что где-то видал… прямо как в наших краях где… – почесал тот за ухом, задумавшись.
Гуннар, уже не вникая в их речи, направился в ночь, где вкруг стана шагали недрёмные стражи, как чёрные совы снуя по простору заросшего поля. Рука сжала застёгнутый ворот, дотронувшись через одежды до скъюты – ощущая студящую кожу холодную часть оберега их матери, данную им на прощание с нею когда-то – твёрдую точно железо убийцы, и столь же тяжёлую – хоть и весила та ничего, не весомее битого ржою гвоздя.
ГОД ВТОРОЙ "…СЛОВНО УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ" Нить 8
Хейрнабюгдэ заснуло. Лишь совы в лесу за воротами селища ухали в тёмных сплетениях веток елей, да в хлеву у кого-то внезапно замы́кала громко корова, и следом за ней растревожились овцы. И в чертоге у Хеннира всё ещё тлел язычок огонька на светильне.
Скегге взял в руки кувшин, разливая по кружкам вино. Хмель был дивный – с тончайшим, едва уловимым на вкус духом дуба, несладкий и крепкий, и цветом подобный на бледное золото – но не тот,