коего лучше порою не помнить. Хмель плескался в рогу, когда длань захмелевшего Кледдфы устало лежала на скатерти.
– Возвращались мы с юга, стремясь на Железную Кручу, когда донесли нам лазутчики, что в здешнем святилище с месяц уже укрываются Гилрэйдэ, исцеляясь от ран перед тем как пытаться прорваться на север, где власть Бейлхэ слаба, а дом Кроммах за смуту ни к тем, ни к другим не примкнул, и быть может даст им там укрытие. Гайрэ лишь прозвище этого дома услышав взварился как пламя из у́глей, пустил загон к ноддфе. Люди взревели наш клич «Режь свиней!» – страшным эхом разнёсся он в скалах, содрогнув всю долину. Услыхали его и укрытые там, как узрили затем на ветру волчье знамя на алом, и блестели на солнце железо брони и копейные жала.
Мы уже у ворот пред святилищем были, пустив скакунов самым медленным шагом – чтоб тем им внутри было тягостней ждать – как из окошек сквозь детские визги разнёсся такой бабий вой, что у многих и волосы встали враз дыбом. Такой звук, такой плач – словно жгут их в той ноддфе живыми… Я, тринадцатилетний, два года в седле подле старшего родича бывший помощником, в избытке видавший крови́ – сам её им пустивший немало – и то в ужас пришёл от подобного.
Вдруг из ворот вышла женщина в грязных обносках одежд, вся худая, волоча за собою троих своих деток. Самый младший ещё ртом за сиську цепляется. Глаза все навыкате, страха в них нет – прямо под копья нам выбежала, глядя на Гайрэ, как поднял наличнину тот на шеломе. Иной раз и отчаянье с голодом выше испуга. И вот ведь как боги плетут свои нити – я сам тоже узнал её – то была вдова Килида, Линэд из Ниалл – та самая… И ни слова мольбы или слёз – лишь кричит ему прямо в лицо:
– Ну давай, как и прочих – их всех! Вот они, пред тобой, кровопийца! Рази в чрево, где зреет четвёртый! Давай!
Гайрэ весь передёрнулся, лик его пересмыкнулся. Всё там было – и прежнее чувство, и ненависть, и презрение с жалостью, и безразличие страшное – всё. Вырвал геару из ножен – я думал, он срубит как ветку ту дуру, что уже перестала бояться, устала бежать от судьбы – и левой ладонью за лезвие стиснул, так что закапала кровь. И сказал ей сквозь зубы:
– Тремя поклянусь – за воротами этими даже сам Домнал не тронет вас, а тем больше мой дом. Живите… Для меня вы снаружи мертвы – и такими и будьте. Как в Эйле отныне за вами закрылись ворота навек.
И она вдруг заплакав кивнула ему, соглашаясь – ибо жизнь лучше смерти, какая гряла им, последним из выживших, чья кровь родичей сделала знамя с волкóм всё багряным. И исчезла в воротах, с собой уводя своих чад – и незримые руки их близких со скрипом закрыли те створы за родом исчезнувших средь всех живых людей Гилрэйдэ.
С тем и уехали мы от святилища прочь, никого там не тронув. И до смерти наш фейнаг ту страшную клятву держал, позабыв про их род, что и так же сдержал своё слово. Не было там сторожей, кто стерёг бы их все эти годы… и никто не держал их в цепях, не мешал им уйти куда смотрят глаза. Было лишь данное ими то слово. Кто-то тихо ушёл, позабыв про их корни и прежнее имя, укрылся вдали – но не все… И как тени досель доживает тот кийн всю угасшую славу