что по́мерли все! «Моя помирающая невеста» – вот где песня уж жалобная… Аж слезу вышибает, когда сам затяну во хмелю.
Поганка скривился, как будто хватил полной горстью себе на язык кислых ягод с болота.
– Я тебе расскажу… Ведь папаша мой сам был на службе в Помежьях у Ёрваров – и знавал того шейна из рыжих, кто ту песню тогда сочинил. Так с тех пор мне она ну напро́чь не заходит, как я знаю о чём всё на деле.
– И чего же? – внезапно спросил у них Сигвар, всё так же застыв подле Гераде и обопёршись лицом на ладони, что лежали на шишке точёного посоха, – песню ту я слыхал, как сказитель невесту свою после хвори в тоске и слезах схоронил…
– Вот скажу я, почтенный – что про хворь приплёл кто-то потом, это точно!
– Так известно: не приврёшь – не похвалят! – поддакнул Змеиная Кожа.
– Это точно! А что про бабу… Хоть невеста у шейна того и взаправду была – только такая, что подобных и сам одедраугр боится. Я жены такой недругу даже не стану желать…
– Уродина что ли? – спросил Имель.
– Да вот ещё скажешь! Красотка была – только нравом дурна и криклива. Как из ихнего Эйле бабища – с виду хоть и мила, но всю кровь мужику изопьёт! И вот в праздник один поругалась с ним крепко на месте пустом, а потом уж с подругой совсем не по-бабьи напились, дурёхи, как свиньи – и забыли про печь и огонь. Приключился пожар в их дому стало быть…
Сигвар, Храфнварр и Имель безмолвно внимали рассказу Додхе́тте.
– Та подруга её подчистую сгорела, а эта… Из огня смогла выскочить глупая – только жить ей недолго пришлось от того, как она обгорела. Помирала уродиной страшной, вся в струпьях, без глаз… так в ужасных мученьях кончалась седмину.
Имель не удержавшись надрывно сопну́л, утирая слезу.
– Ну а шейн тот потом сочинил это вот… чтоб слезу дуракам вышибать вместе с ихней монетой. Кто подаст, коль всю правду сказать, а ту песню назвать «Моя баба по пьяни издохшая»? А «Моя помирающая невеста» – тут и ты ведь, почтенный, подашь серебром от души… – обернулся он к Сигвару.
– Вот уж верно – Поганка ты есть… – покривился с досадой Змеиная Кожа, – таковое сказанье испортил… Тьху ты, Хвёгг всё пожри!
– В жизни часто такое… что помнить иные желают не то, что на деле случилось, – молвил Клонсэ, нахмурясь, – про наш дом тоже многие вторят, что мы лишь торгаши, и весь род возвели к тем двум братьям – будто мы их начало, и прежде не жили. Будто не было нас среди тех, кто пришёл подле Дейна, кто был тоже кровь севера. Кто был тоже вождём, предводителем храбрых, кто был Скъервир Смерть Недругов…
– Память людская всегда неверна… – согласился со скриггой Прямой – и мельком обернулся к толпе вокруг ратного круга, где тянулась та сшибка, и мальчик доселе стоял, не утратив копья – пусть и Агиль давал слабину́ сыну вершнего, нападая вполсилы.
– Храни наши дела Всеотец! – напутствовал Храфнварра Сигвар, прощаясь.
– Ещё увидимся вскоре, достойный. Жди к зиме.
– Давай, что ли, Поганка – «Путь домой»! – вспомнил вдруг добрую песню Ормле́дри.
– Во!