доселе порой задавался вопросом, как сумело оттаять от холода лет одиночества с горем сердце дочери Каменной Тени; как она вдруг отдала ему свою руку и жизнь? Почему же избрала его – а не тех, кто моложе, красивей с лица и уж точно знатнее в Хатхалле – как вот тот же… но так оно есть. И та мысль покидала его, видя как с каждым месяцем взор у жены становился теплее – сколько счастья сын Торда мог зрить в глазах Гвенхивер.
– Возвращайся… – сказала она одно слово, неотрывно взирая Прямому в глаза.
– Я вернусь.
Загон выезжал из ворот Верхней укрепи. Грохотало железо подков о мощёные камнем проезды. Рвал порывами прямо в лицо стылый северный ветер с крупицами первого снега.
Между голых ветвей, меж темнеющих влагою веж, меж домов и чертогов летели как ветер слова древней песни о возвращении усталого воина в свой родной дом – через все тяготы и невзгоды долгого нескончаемого пути…
В обиталище Трёх поутру было тихо. Не сновали меж древних, столетия уж негасимых огней ноги служек с дровами, не бренчали о доски копыта животных для жертв жизнедавцам, и не слышались чьи-то мольбы из пришедших под своды святилища. Лишь по крыше стучали опавшие с веток дубов переспелые жёлуди, с тихим шорохом быстро катясь по чешуйкам замшелых рядов черепицы. Мерцание света жаровни ложилось на лики богов в камне древних столпов, что кольцом изнутри окружали старинную ноддфу. Горький дым от сгоравшего в жаре угольев когтёвника маревом плотно заполнил чертог, притворяя ворота в иное.
Прорицающий волю вершителей главный дэирвиддэ молча вернул на колени толстый черен точёного посоха, что служил опиралищем многим почтеннейшим зрящим ещё до него – изрезьблённый из ветви старейшего древа в святилище некогда в час ещё прежде правления Бейлхэ. Зябко кутаясь в тёплую шерсть одеяния он возвратил на столешницу чашу с густеющей кровью, чьи темневшие алые струйки на стенках сосуда несли свой ответ вопрошавшей его.
– Что сказали они мне, почтеннейший?
– Разве боги умами детей своих вершат? – пожал старый дэирвиддэ плечами, – ты ведь прежде сама избрала́ эту нить, дочерь Кадаугана… сама а́лкала прежде прозреть свою долю, о том вопрошая у них.
Он воздел палец ввысь к резным сводам святилища.
– Боги там… Только мы средь людей – и их воля и думы, стремления их нашу нить челноком увлекают в огромном утоке суде́б.
Этайн в волнении стиснула пальцы, закутавшись тёплым плащом на меху.
– Разве я по чести́ не пыталась со всеми из фейнагов речь завести? Ко всем ним преклонялась как дочерь им равного, раз уж мне по закону не вышло супругою быть для владетеля их, кому все они служат. Все глухи – и ладно ещё хоть не все меня видя кривя́тся…
– Так – у всех и в войну свои замыслы с тщеньями… – вздохнул старый дэирвиддэ, опершись руками на посох, – и к закону взывают они, о порядке радея. Ведь закон это то, что в умах служит прочной опорой устою, не давая обринуться в бездну.
– Отчего же закон их ко мне так суров, многих прочих подобных