что скажете насчет уплотнения семьи Соболевых красноармейцами?
Окинув брезгливым взглядом сильно поношенное платье Серафимы Степановны, и дырявые постолы Глаши, женщина неопределенно пожала плечами.
– Далеко от центра и телефона нет. Нет, не годится. Пойдемте Яков Иосифович, у нас на сегодня еще несколько адресов.
На следующий день, зашел сторож дачи Аникеевых, и сообщил, что в потребкооперацию завезли муку.
– Я пойду, – сказала Глаша.
– Посмотри, если есть газеты, то непременно купи, – попросил Анатолий Петрович.
Глаша взглянула в зеркало, порывшись в обрезках материи у швейной машинки, выбрала красный лоскут и приколола на лацкан кофты. Анатолий Петрович в изумлении уставился на это действо.
– Глафира, ты в красную армию собралась вступать?
Глаша смутилась.
– Сейчас Анатолий Петрович, все с красными бантами ходят.
– Правильно – не надо выделяться, – одобрила Серафима Степановна.
Газет купить не удалось, но зато страшных новостей в очереди рассказали много.
Говорили, что схваченных офицеров посадили в тюрьму, а некоторых скрутив проволокой побросали в море. Еще рассказывали, что из квартир выгоняют купцов, разрешая им взять лишь по одной смене белья, а в освободившиеся комнаты селят рабочих, матросов и красноармейцев, а еще, что всех зажиточных граждан обложили контрибуцией, обязав сдавать даже ношенную одежду. После шести часов вечера выходить в город нельзя, а виновных ожидает расстрел. А еще необходимо заделать все окна, иначе малейший свет сочтут за пособничество Добровольческой армии, и могут за это расстрелять.
– Глаша, прекратите нас пугать, ну какие мы пособники? – возмутился Анатолий Петрович.
– Рассказывали, что два дня назад, четырнадцатилетнего подростка с фонарем поймали, так до смерти били и провели по всем главным улицам города.
– Свят, свят! – испуганно перекрестилась Серафима Степановна, – Анатолий не спорь, окна надо заклеить! А еще что узнала Глаша?
– Излишки продовольствия будут изымать.
Как будто услышав об этом, из сада жалобно заблеяла коза.
– Ой, совсем забыла, Зинку пора доить, – всполошилась Глаша.
Белоснежная козочка Зинка, выменянная у татар на драгоценное фамильное ожерелье Серафимы Степановны, выдавала в день до четырех литров молока и считалась самым выгодным вложением за последнее время. Был еще заморенный крохотный поросенок, которого Глаша отстояла от смерти согревая теплом своего тела и поя козьим молоком, но мясо от него следовало ожидать не раньше осени. Еще по саду бродило несколько курочек-несушек. Вся эта живность, обитавшая в глубине сада за густыми зарослями малины, была незаметна со двора или с улицы, но разве можно было что-то утаить от прод разверсточных отрядов, разбредшихся сейчас по окрестным хуторам и изымающих хлеб у крестьян.
Голодная зима семнадцатого года вспоминалась как страшный сон.
– Глафира, может спрятать Зинку в хлев? – с тревогой спросила Серафима Степановна.
– А