приятно наблюдать, как Адам, словно потерявший терпение, то и дело бросал взгляды на часы, затем – на дорогу, ожидая увидеть меня. Это чувство обескураживало: казалось, что в серьёзную, рассудительную Эллу вдруг вселился игривый, капризный ребёнок.
Думала ли я тогда, что смогу почувствовать к нему нечто большее? Что однажды готова буду добровольно отдать ему своё сердце? Конечно же, нет. Его надменные манеры и, как мне казалось, напускные эмоции вызывали во мне раздражение. Но, вспоминая эту сцену спустя годы, я понимаю, что с самого начала Адам стремился уберечь меня от моих же ошибок, помочь мне заглянуть вглубь собственной души. Видимо, где-то в подсознании я чувствовала это, но в тот момент воспринимала странные импульсы как неприязнь.
Когда он увидел меня, его лицо озарилось ослепительной, голливудской улыбкой. Даже несмотря на моё очевидное предубеждение против этой выскочки, я не могла не отметить ту магнетическую силу привлекательности, которой он был пропитан. Это была мощная, бескомпромиссная мужская энергетика, способная одновременно восхищать и смущать. Мне казалось, что эта тяга имеет свои корни в болезненной тоске по отцу, которого я потеряла ещё в детстве.
Отец был для меня не просто человеком – он был моим миром, моим оплотом, пока жестокая болезнь, рак легких, не забрала его у меня. Он был старше мамы более десяти лет, однако, всегда выглядел энергичнее и моложе ее самой. Нашу связь невозможно было выразить словами: он был моим миром, а я – его воздухом. Когда он ушёл, я осталась с пустотой, которую никто и никогда не мог заполнить, а может мне этого просто не хотелось. Мама держалась стойко – она всегда была женщиной железной воли, что иногда раздражало меня своей недоступностью. А я, хрупкая и ранимая, пыталась выжить, не потеряв себя в этом мире, полном непредсказуемости и потерь. Наверное, я выбрала медицину, к которой никогда не испытывала интереса, как путь к спасению других и, конечно же, себя. Я грезила о том, чтобы однажды смогу защитить такого же ребёнка, каким была я, от боли утраты.
Я помнила каждую деталь, связанную с отцом: табачный аромат, впитавшийся в его кожу; острый прямой нос, подчеркивающий гордость и непокорность судьбе; добрые, светло-серые глаза, окружённые густыми ресницами; улыбку – милую, по-детски наивную, но оттого ещё более искреннюю. А его руки… сильные, надежные, но такие мягкие и ласковые. Эти руки уносили меня в кровать, когда я засыпала у телевизора, и проводили кропотливые ночные "ревизии", изгоняя чудовищ из моего воображения, спасали меня от маминых упрёков, беря вину за разбитые вещи на себя, нежно гладили мои кудри, не отходя от моей кровати, пока я боролась с очередной подхваченной детской болезнью, покупали мои любимые горячие, сладкие пончики с другого конца города, удлиняя себе путь домой, держали мои руки, притворяясь, будто передают мне всю свою силу и храбрость перед важными значимыми событиями. И таких теплых моментов было увы бесчисленное множество.
Воспоминания об отце до сих пор обжигали меня, сколько бы времени ни прошло. Его уход оставил неизлечимую рану, с которой я жила. Эта рана била меня снова и