не выбивалось из общего порядка. Его костюм был выглажен до безупречности, а праздничные туфли, те самые, которые он надевал только в самые важные дни, блестели на солнце. Даже его шапка сидела так аккуратно, будто сам портной заботливо поправил её перед выходом.
От этой семейной картины внутри меня разлилась волна нежности и благодарности. Моя душа заполнилась светом, как будто все тени, что преследовали меня, разом исчезли. Я поспешила к ним, к своему неиссякаемому источнику счастья.
Мама, как всегда, превратила мой приезд в настоящий праздник. Наш маленький дом выглядел как дорогой ресторан: стол был сервирован безупречно, каждое блюдо украшено с любовью и фантазией. Блюда выглядели так, будто их готовил шеф-повар для королевского банкета.
Сёстры, словно гостьи высокого приёма, допущены были к столу только в вечерних платьях. Я невольно улыбнулась: их старания были настолько трогательными. Даже бокалы с французским вином, которые мама хранила для особых случаев, нашли своё место. Живые цветы, хрустальные тарелки, тихая музыка – всё это создавало невероятную атмосферу уюта и радости.
Но я, с дорожной усталостью на лице и диким голодом, казалось, выбивалась из этой идиллии. И всё же, глядя на их светящиеся лица, я знала: меня здесь любят любой. Даже в самой простой одежде, даже если бы я пришла вся извалявшаяся в грязи, мне всегда было место за этим столом.
Весь вечер я рассказывала им о своей жизни. О Джермуке, общежитии, Раисе Армановне и Генрихе Владиковиче, о детях, школе, о том, как я справлялась с новыми вызовами. Они слушали меня, как зачарованные, то ужасаясь моим рассказам о спартанских условиях жизни, то восхищаясь добротой и сердечностью Раисы Армановны и её мужа.
Папа, как всегда, был самым эмоциональным слушателем. Каждый раз, как я упоминала Раису и Генриха, он с глубокой благодарностью повторял:
– Какие же всё-таки хорошие люди, эти Раиса и Генрих. Да, дорогая? – И всякий раз бросал взгляд на маму, ожидая её согласия.
Мама, не отрываясь от процесса раздачи очередного блюда, кивала сдержанно, но одобрительно, как будто подтверждала его слова не только мыслями, но и всей своей материнской мудростью.
Но где-то глубоко в душе я знала: самая важная часть моей истории всё ещё остаётся за пределами слов. Я искала удобный момент, чтобы рассказать о Георгии. Искала переход, который не потревожил бы эту хрупкую гармонию вечера.
Сможет ли папа, моя самая надёжная опора, принять того, кто стал для меня всем?
– Но есть еще кое-что, чем я хочу поделиться, – наконец решилась я, набравшись смелости. Казалось, я ступаю на тонкий лед, который вот-вот может треснуть и испортить этот удивительно теплый вечер. А этого мне хотелось меньше всего. Дело было даже не в желании получить одобрение родителей, а в том, что мне предстояло обнажить свои чувства, признаться в чем-то сокровенном перед кем-то, кроме самой себя. Это всегда давалось мне с трудом. Даже Георгию я еще не произнесла три заветных слова – не потому, что