Рашу, выделывая замысловатые па и отчаянно импровизируя. Это была светловолосая восемнадцатилетняя прачка, широколицая и коренастая. Она укладывала белокурые волосы в высокий шиньон, торчащий на макушке наподобие поднятого большого пальца. Ее речь состояла по большей части из взрывов смеха и непристойных замечаний вперемежку с грубыми словечками жаргона, который был в ходу у коренных обитателей Монмартра. Однако в танцах Ла Гулю не было равных. Она славилась потрясающим чувством ритма и фривольностью движений, отличающими ее от других исполнительниц канкана. Анри находил Ла Гулю очаровательной, для него она была наглядным примером прачки Монмартра, которая после десяти часов тяжелейшей работы, когда целый день приходится надрываться над чанами с грязным бельем, отдает кровавым трудом заработанные деньги, чтобы вечером прийти в «Эли», несколько часов порезвиться в обществе друзей и закончить вечер канканом – самым изнурительным танцем изо всех когда-либо придуманных людьми.
В перерывах между танцами друзья Анри возвращались за стол. Утирая пот с разгоряченных лиц, они раскуривали трубки, залпом осушали стаканы с глинтвейном, болтали, флиртовали, целовали партнерш, которые, кокетливо хихикая и слабо протестуя, делали вид, что хотят освободиться из объятий. Колени прижимались к коленям, руки шарили под столом. То и дело слышался приглушенный шепот: «Нет, не надо, дорогой. Не здесь…» При первых же тактах музыки они выпархивали из-за стола и мгновенно растворялись в толпе танцующих.
Оставшись в одиночестве, Анри развлекал себя наблюдением за танцующими парами. В мерцающей полутьме, при свете тусклых газовых светильников, старый танцзал был словно объят янтарной дымкой, из которой то и дело выпархивали кружащиеся пары и через миг снова бесследно исчезали. Мужчины – по большей части это были мелкие воришки и начинающие сутенеры – танцевали с деланым безразличием, как тогда было модно, небрежно зажав сигарету в уголке тонких губ, щеголяя сюртуками, закрученными усиками и залихватски сдвинув кепи, из-под которых выбивались напомаженные локоны. А вот девчонки, напротив, всем телом льнули к партнерам, крепко обнимали их, жмурясь от удовольствия, забыв обо всем на свете, наслаждаясь каждым мгновением.
Там же, в «Эли», Анри познакомился с длиннющим худощавым господином средних лет. Если считать от верха цилиндра до носков сверкающих черных штиблетов, то в нем было, пожалуй, никак не меньше восьми футов. Звали его Жан Реноден, но на Монмартре он был известен как Валентин Бескостный. Этот зажиточный скромный холостяк, привыкший к одиночеству, с виду напоминал восставшего из могилы мертвеца. Но у него была безумная страсть – танцы. Каждый день, незадолго до полуночи, он уходил из дома и несся по темным пустынным улицам в «Эли», где танцевал канкан – обычно с Ла Гулю, после чего стремительно исчезал.
Анри не замечал времени. Он радовался уже тому, что может просто находиться в этом людном, шумном месте, наблюдать за танцующими, делать зарисовки,