надежды. Каждый парижский маляр когда-то был подающим надежды художником…
Распаляясь все больше и больше, Дега хотел сказать еще что-то, но тут его прервала Агостина.
– Синьор Дега, – обворожительно улыбнулась она.
– Что тебе? – рявкнул он через плечо.
– Вам не нужна новая натурщица? Моя кузина только что приехала из Палермо – красотка, каких свет не видывал! Между прочим…
– Меня не волнует, красотка она или уродка. Скажи мне лучше, она кто – протестантка?
– Протестанка! – воскликнула Агостина, пятясь назад. – Матерь Божия, в Палермо нет протестантов!
– Так, теперь другой вопрос. А какая задница у твоей кузины? Грушевидная или как яблоко?
– Задница! – Агостина задохнулась от смущения. – Ну, обычная… нормальная. В общем, как у всех.
– А вот тут ты не права. Задницы у всех разные. Если у твоей кузины задница как яблоко, то плевать я на нее хотел. Но если у нее зад как груша, то пусть завтра утром приходит в мою студию. А теперь оставь нас. Я хочу побеседовать с этими молодыми людьми.
Дега снова устремил взгляд на Анри и его товарищей.
– И вы тоже будете голодать, – явно злорадствовал он. – Вам придется бродить по улицам в дырявых ботинках, замерзать зимой в убогих студиях и дрожать от страха при виде домовладельца. А ведь могли бы быть счастливы, став представительными банковскими служащими, полицейскими или, на худой конец, почтальонами.
– Хватит уже, Эдгар, – возмутился Писсарро. – В их возрасте полезно мечтать, а ты подрываешь их веру в жизнь.
– Ничего-ничего, им это полезно, – фыркнул Дега. – Ты только посмотри на эти тупые, самодовольные лица. Они все воображают себя Микеланджело. Нет, я не собираюсь тратить время на уговоры. Еще чего! Жизнь сама расставит все по местам.
Дега встал, срывая с вешалки шляпу.
– Счастливо оставаться, – произнес он с кратким поклоном и удалился в сопровождении Писсарро, который с виноватым видом развел руками:
– Не обращайте внимания, просто у него изжога. Он всегда такой после завтрака…
– А все-таки забавный старик этот Дега, не правда ли? – заметил Рашу, ибо к нему первому вернулось самообладание.
Это был итог состоявшегося разговора и выражение общего мнения. Пребывая в совершенном смятении, студенты поднялись из-за стола и поплелись к выходу. В душе каждого боролись два чувства – злость и решимость.
Как и в прошлом году, Анри ежедневно проводил полдня в студии Рашу, занимаясь живописью и совершенствуясь в манерах и стиле поведения настоящего обитателя Монмартра. После посиделок в студии он привычно сопровождал южанина в «Нувель», где к ним присоединялась вся дружная компания художников.
Теперь он стал одним из них – почти. Он выслушивал их истории, одалживал деньги и оплачивал «пиво на всех». Он играл с ними в карты, изредка подавал голос в ходе жарких споров об искусстве, курил свои первые сигареты. Среди них он впервые осмелился