На его круглом небритом лице появилось выражение глубокой озабоченности. – А месье Рашу как поживает? А как господа Анкетен, Гози и Гренье, пребывают ли они в добром здравии? Ну, не пакостная ли погода стоит на дворе? Дела в лавке идут из рук вон плохо. Художники не могут рисовать, так как света совсем мало. А потому краски и холсты почти никто не покупает. А потому и дела идут из рук вон плохо. Но ничего. – Понизив голос, старик метнул вороватый взгляд в сторону двери. – Когда свершится революция, все пойдет по-другому. Все хорошие художники – те, кто является выразителем истинного общественного сознания, – будут поощряться государством, жить в роскоши и комфорте. А что до всех остальных – так мы их просто перестреляем.
После этого ему на память пришел эпизод, имевший место во времена тех беспокойных недель, последовавших за падением Второй империи, когда ему самому довелось сыграть незначительную роль. На пересказ истории – которую Анри слышал уже несколько раз – ушло еще несколько минут. Затем Танги деловито потер руки.
– Итак, месье Тулуз, чего изволите?
– Мне нужны шесть тюбиков сырой умбры и четыре тюбика коричневой краски.
– Шесть больших с умброй и четыре больших с коричневой, – важно распорядился Танги, словно обращаясь к целому легиону невидимых подмастерьев, смешивающих краски.
Откуда-то из недр дальней комнаты донесся усталый женский голос:
– За наличные или в кредит?
Танги не смог скрыть раздражения:
– Дорогая, естественно, за наличные. Это заказ месье Тулуза.
– Ну, слава богу!
В тот же день Анри заказал большой холст высотой более восьми футов и почти такой же ширины. И вот через три дня он приступил к работе над картиной для Салона – «Икар, расправляющий крылья».
С тех пор образ летучего грека не оставлял его ни на минуту. Его карьера, вся его жизнь теперь зависела от него. После обеда с друзьями в ресторане Агостины он спешил вниз по улице Коленкур, задыхаясь, поднимался на четыре пролета в свою студию и всецело отдавался безумию сырой умбры и тщательного вылизывания.
Когда мадам Лубэ в первый раз подсматривала за ним из-за двери, а он с палитрой в руке ползал вверх-вниз на своих неверных ногах по складной лесенке, она едва не лишилась чувств, решив, что постоялец сошел с ума.
– А что, картина обязательно должна быть такой громадной?
Медленно, но верно мадам Лубэ входила в его жизнь. Едва он успевал взяться за работу, как она стучалась в дверь и с невинной улыбкой интересовалась, хорошо ли протоплена печка. Проникнув в студию, она шуровала кочергой в раскаленной печной утробе, разгребала угли, затем захлопывала железную дверку, недовольно ворча себе под нос о парижском угле, от которого нет никакого проку. Покончив с этим, консьержка не спешила уходить. Под тем или иным предлогом она задерживалась в комнате, пока Анри, сдавшись, не предлагал ей присесть.
Она с готовностью принимала приглашение.
– Но только на одну минуточку, – объявляла