а то загубишь старую, – смутившись, хмуро проговорил Николай Иванович, видимо, не понявший юмора.
– Наше? – спросил его Гомозин, указывая взглядом на кладбищенские ворота.
– А у нас одно – больше не нужно.
Ржавая дверца тихонько скрипнула, и Егор Дмитриевич с Николаем Ивановичем медленно прошли на территорию. Смотритель лениво высунулся из окна своей каморки и, проводив их взглядом, лёг обратно на промятую койку.
Поднимались они на холм, с одной стороны которого открывался вид на город, а с другой – на голубоватое блестящее озеро. Небо прояснилось, и только где-то вдалеке высоко-высоко можно было разглядеть огромные курчавые белоснежные облака, медленно, лениво ползущие в ярком, до боли в глазах, пространстве. Кое-где у совсем заросших могил вырастали деревья и как бы прятали в своих зелёных лапах ссохшиеся поваленные кресты. То и дело над головами сновали шустрые воробьи. Видно, где-то здесь, в высокой траве, они вили гнёзда. Гомозин смотрел на них, и ему хотелось чувствовать такую же беззаботность, с которой они порхали над кладбищем. Они, верно, и не догадывались, что когда-нибудь умрут, и потому были легки, как ветер.
Не доходя до верхней точки холма метров двести, Николай Иванович на развилке повёл Гомозина влево, к березняку. Они пробирались по грязной узкой тропинке через заросли крапивы, то и дело теряя равновесие и опираясь на ещё мокрые от ночного ливня штыри оградок. Чуть поодаль, справа, у соседнего ряда, молодой парень в камуфляжных штанах, стоя у свежевырытой могилы и опираясь на черенок лопаты, о чём-то шептался с молоденькой хохотливой девушкой. Егору Дмитриевичу эта картина сначала показалась жуткой и крайне противоестественной, но чем дольше он глядел на влюблённых друг в друга молодых людей, тем сильнее в нём вызревало чувство спокойствия и умиротворения. Он с удивлением задумался: как могильщик, чьё ремесло – смерть, может быть так беззаботен и далёк от неё, старухи с косой? И главное, эта девушка с красивыми вьющимися волосами и открытым счастливым лицом – как она может так спокойно стоять в окружении могил и одновременно кокетничать, улыбаться и любить? Откуда в них берётся эта животворящая сила, убивающая страх и тоску? Неужели её источник – поверхностность, простота и беззаботность? «Наверное, так, – решил Гомозин и задумался: – Так почему я, говоря и зная почти наверняка, что нужно просто жить и ни о чём не думать, этого не делаю, а продолжаю, как голодный волк, гоняться за тенью?»
Тихий смех этой юной красавицы походил на воробьиный щебет и в общем мерном шелесте кладбища звенел живо, как родник, бьющий из-под песка в пустыне.
Николай Иванович остановился у голубой оградки крайней у обрыва могилы и стал читать имена на памятниках.
– Не твои же?
– Нет. – Мельком взглянув на гранитные надписи, Егор Дмитриевич обратно перевёл взгляд на влюблённых. – Мои Демиховы.
– Промахнулся, что ли? – спросил сам себя Николай Иванович.
– Видно, так.
– Ребята! – крикнул старик.
– Да? – не снимая улыбки с лица, отозвался парень в камуфляжных штанах.
– Подскажите,