холма. По большей части дома и участки пребывали в запустении; почти половину земель хозяева побросали и уехали в поисках более благополучной жизни. Вид на город, торчащий из долины серыми кирпичами и трубами заброшенного завода, вызывал двоякое чувство. Гомозин будто смотрел на красивую женщину, с ног до головы вымазанную в грязи. Глядя на Сим через частокол низкой покосившейся изгороди, символически отделявшей тропу от обрыва, Егор Дмитриевич думал, что для полного ощущения лагеря только колючей проволоки не хватает. Когда он приезжал сюда ребёнком, всё будто было иначе. Пребывание здесь не вызывало сосущее чувство уныния и жалости к людям, вынужденным жить здесь. Напротив, город казался волшебным, сказочным, невозможным. Расположенный в долине, окружённой зелёными холмами и отвесными скалами у озера, он виделся уютным, сокрытым от глаз мира местом, где человек робко и словно с трепетом, чтобы не потревожить хрупкую природу, обустроил свой быт так, чтобы природа и не заметила его следов. Теперь же Сим походил на тонущий корабль, команда которого, спасаясь бегством, устроила самый настоящий погром, беспорядок. Целые пятиэтажные дома, наполовину опустевшие, с давно выбитыми окнами, рассыпáлись буквально на глазах (был случай, когда случайному прохожему на голову упал кирпич). Свалки, которые никто и не думал утилизировать, были завалены старой разбитой мебелью, посудой и предметами быта. Егор Дмитриевич не мог понять, за счёт чего город до сих пор живёт, и решил, что лет через десять он совсем опустеет, а через тридцать природа приберёт его и предаст забвению, как прибрала забытые кресты на кладбище. И так этому месту было бы лучше. Но город продолжал цепляться за жизнь, и с каждым годом его способы выживания всё сильнее его же уродовали. Поломанное не чинили, а пытались спрятать за дешёвыми профлистами или сайдингом; рассыпающиеся дома ещё разве что скотчем не пробовали склеить.
Однако чем дальше Гомозин с Николаем Ивановичем проходили вглубь деревни, тем тягостное ощущение, вызванное видом города, становилось тупее. Чем выше они поднимались, тем дома становились свежее, крепче и в целом приличнее. Местами, конечно, встречались пустыри с гнилыми сараями, но теперь они казались исключением, а не правилом. Деревня была ощутимо живее города. Кто-то набирал воду из колонки, кто-то помогал соседу задом въехать на участок и не зацепить забор, кто-то, счастливый, с пакетами наперевес, шёл из магазина; проходящие мимо приветствовали друг друга, интересовались здоровьем, работой, иные даже обсуждали мировые новости и высказывали суждения. Егора Дмитриевича удивляло, что местных может интересовать что-то кроме корки хлеба и того, дадут ли осенью отопление.
– Узнаёшь хоть? – обратился к нему Николай Иванович.
– Будто что-то похожее есть. А вот этой собачки, кажется, раньше не было. – Он указал на пробегающую мимо дворнягу.
– Это у соседей сука недавно ощенилась – бегают теперь, – не понял юмора старик. – Не смотри на него, а то не отвяжется.
Гомозин, улыбнувшись, увёл взгляд от любопытно глядящих на него пары глаз, и пёс,