бы сам педерастом не стал,—сплюнула на пол Лиза.—Я за ним наблюдала. Весь в отца повадками. Лишь бы не увязался с каким-нибудь… тьфу. Бабу ему, бабу-у!—Лиза жалостливо всхлипнула, охнула и, отобрав у Аврелия оставшийся чай, с причмоком отпила.
Тут Аврелий решил, что достаточно.
Встав с места, он прошел мимо матери и поднялся на второй этаж, где по его прикидкам должен был находиться Франк. Отец действительно сидел в своей спальне наверху, изучая руководство по казарменно-полицейскому воспитанию, и мотал толстой ногой.
– Здравствуй, пап.
– Аврелий?
Франк поднял глаза и отложил книгу.
– Неожиданно, весьма. Но рад тебя видеть,—принужденно выдавил он.—У нас тут, правда, немножко грязно, нечищено. Тебе как?
– Здесь всегда было грязно, пап. Царское бабло шло куда угодно, только не на дело.
– Да, да, да,—пробормотал Франк.—Хорошо получаешь на работе? Хватает? Все есть, не нуждаешься?
– Живу вдоволь и лучше вас. Деньги сносные.
Аврелий хотел еще добавить, что Гогман ему делает премии к зарплате чуть больше, чем они есть, например, у Зигурта или у Романа Геннадьевича, но решил, что это все детское бахвальство, и замолк.
Франк, однако, начал сам:
– Гогман, значит-с, исправно платит?
– Исправно.
– Сам хорошо живет?
– Хорошо.
Франк кивнул своим мыслям, поводил грязным пальцем по оттопыренной ярко-розовой нижней губе и, крякнув, тяжело поднялся с места; подошел к Аврелию, по-свойски положил ему руку на плечо.
– Он также делает?—спросил Франк, имея в виду свой жест и Гогмана.
– Бывает, что да.
Франк не то вздохнул, не то всхрюкнул от смеха, затем полюбовно разгладил складку пиджака на плече Аврелия и, удостоверившись, что все исправно, облизал флис чуть ли не до рубахи.
– Передай ему от меня мой baiser aérien.
– Ну разумеется. Спасибо, пап, что остаешься в здравом уме.
Франк не ответил. Его внимание вновь заняло чтиво в крепкой как кость бывшего императора обложке.
Они всегда кому-то врали, врали и врали. Бесконечно, запойно, как будто все по-старому. И Аврелий тоже врал, прекрасно понимая, что жизнь, если когда-то и была, закончилось давным-давно. Они все приобрели эту дурную привычку: постепенно сходить с ума. И врать. Много врать.
Аврелий походил еще по коридорам, даже не заглядывая в старые комнаты, выкинул свой пиджак в загаженную кладовую, попытался вспомнить что-то давнишнее и родное, но не смог, подумал, что пора ехать домой и, окинув последним всеобъемлющим взором свой склеп, вышел, не попрощавшись. Снова он чувствовал себя неудобно и глупо. Глупо оттого, что вдруг поверил. Сон только зря его расстроил.
На улице поддали градусы. Заскрипел еще сильнее снег под полозьями. Пришлось запахнуться глубже.
Оказавшись возле своего флигелька, Аврелий с удовольствием вздохнул, несмотря на то что нос от мороза ужасно чесался. Успокоившись, он двинул