заметно смягчился. Он расслабил брови, за мгновение до этого сдвинув их, а потом продолжил:
– Не самым честным трудом это всё заработано. Да и не мало крови и пота моих домочадцев напрасно вложено. Не хочу лишать своих младших сестёр и братьев хлеба, ведь не их это вина, но и свои руки я марать в этом не хочу, – юноша от волнения поджал губы, – и так отец за мной слуг посылает, чтобы те разыскивали меня, так ещё и тот мужчина, назвавший меня музой…
Федя молчал, но немой вопрос был явно написан на его лице.
– Схватил меня за руку в коридоре, – продолжал пламенно рассказывать Аксёнов, – назвал меня своей музой, тоже хотел забрать с собой. Он сказал, что я тенор альтино…. Уж не знаю, что хотел со мной сделать этот человек, но, признаться, мне страшно. Ищут меня со всех сторон. Будто это я разбойник какой-то…
Григорий снова вздохнул, чтобы немного унять дрожь в руках и пролепетал:
– Мишенька обещался защищать меня, когда оба вышли на мой след в юнкерской школе.
– Со мной тебе тоже бояться нечего, – спокойно заверил Фёдор.
Глава 8
Молодой каретник не соврал. Он вывел коня на главную дорогу, и вот они вместе с Григорием уже несколько часов, до темноты, неспешно, чтобы не угодить в ухаб или яму, ехали по дороге посреди василькового поля. Хоть уже смеркалось, синева цветов всё равно была отчётливо видна. Аксёнов, выглядывая из повозки, наслаждался этой красотой.
Но вдруг он отвлёкся на другое. Его заволновало замедлившееся дыхание Фёдора и его еле различимое «клевание» носом. Чтобы наверняка быть замеченным, Гриша приложил свою ладонь к спине товарища и тихо обратился:
– Федюша, не пора ли отдохнуть?
Молодой каретник немного вздрогнул, когда почувствовал тепло чужой ладони, а потом и вовсе, не отдавая себе в этом отчёт, улыбнулся. Всё-таки «Федюшей» он ещё в жизни назван не был.
Фёдор остановил коня и повернулся с приветливой улыбкой на лице.
– Я мог постараться хоть до рассвета. Тебе всё-таки нужно успеть к матери.
– Мама уже… бесполезно к ней спешить, – вздохнул Аксёнов, но после приободрился и сам, завидев чужую улыбку, – я слишком благодарен тебе. Отдохни, прошу тебя.
– Не стоит…
– Я поставлю повозку на обочину, забирайся внутрь, – будто не хотел слушать юноша.
Но Федя перечить ему и не стал. Он послушно покинул свой «пост» и уселся на полу повозки, а голову положил на борт сзади так, чтобы из-под навеса было видно ночное небо.
Григорий же взял в руки поводья и надоумил лошадь немного сойти с дороги. Теперь повозка стояла, окружённая синими цветами. Слезая, юноша даже провёл по ним рукой. До чего же мягкие были лепестки! А до чего красочные! Васильки еле заметно колыхались под тёплым июньским ветром, а край поля сливался с линией горизонта и постепенно уходил в небо. Ненадолго Гриша замер. Он твёрдо стоял на ногах, внимая этой небывалой тишине, разбавляемой лишь стрекотанием сверчков. А вокруг – ни души. До того тихо и спокойно, что можно было услышать собственную душу.
– Гриша? – тихо