Гришенька… – опустил голову Фёдор.
Григорию самому стало вдруг так стыдно за опрометчивые слова подруги, поэтому он даже развернул Федю к себе и приобнял, посматривая осуждающе на девушку.
– Это сколько ж вы знакомы, Гриш? – спрашивала Прасковья, выйдя в сени.
Аксёнов и впрямь задумался:
– Недели… две?
– А милуетесь так, будто два года, – хихикнула девушка.
– Ну тебя, окаянная!
– Молчу-молчу, – пробурчала Прасковья и присела на крыльце, – ты лучше скажи за чем воротился? Уж не по матушкиной смерти?
– Да, мне… сообщили, – вмиг стал серьёзнее Григорий.
– Так и мы давеча по барыне всей деревней плакали, когда там, на холме за ручьём её схоронили, так неделю к ней ходили-наведывались, – протараторила Прасковья, а потом резко вскочила, завидев подходящий к калитке свет.
– Прасковья Матвеевна! Прасковья Матвеевна! – кричали там.
Аксёнов взглянул на подругу, но та всё пояснила сама. Она схватила подол сарафана и быстро забежала обратно в сени:
– Сивцева я теперь! Замуж меня выдали! – чуть ли не в горестном крике сказала она, унося с крыльца ноги, – уходите, Григорий Фёдорович! Уходите!
– Тогда никому! – громким шёпотом отозвался юноша, пятясь назад, за дом.
– Никому про тебя не скажу! – пообещала Прасковья прежде, чем запереть дверь.
Гриша отбежал к товарищу, который уже ждал его на краю поселения.
– Узнал? – сдержанно спросил сидящий на пригорке Фёдор, даже не повернув к юнкеру головы.
– Узнал, – ответил тот и опустился рядом. Прости нас с ней, Федюш, чувствую, что обидели.
– Да ничего, всегда так было, привык, – отмахнулся молодой каретник, стараясь как можно больше отвернуться.
– Прасковья с детства такой была, правда, – продолжал Аксёнов.
– Да по что мне твоя Прасковья…
– Изволь, не моя. Замужем она, – потряс головой Гриша и положил руку другу на плечо.
– Так выходит, ты никогда с девками не знался что ли? – усмехнулся Фёдор, качая головой, – про какие она говорила платочки?
– Ах, ты об этом, – улыбнулся Аксёнов, почувствовав некоторое облегчение, – детская забава у нас была, когда вечером перед всеми на фоне костра с платочком танцуешь да песенки поёшь. Обычно то девочки были, а однажды и меня на слабо взяли, так я и повёлся. Так и запомнили.
– Коли мне споёшь – прощу, – пробубнил Федя, а потом исподлобья глянул на друга.
Вопреки обыкновенному своему стеснению, Григорий наоборот просиял. Он сложил руки на чужом бедре, лепеча:
– Конечно тебе спою! Конечно! Идём!
И друзья начали спускаться в низину, к реке, где оставили повозку.
– Ну, вот тебе платок, – начал Федя, сидя на пеньке у разведённого им костра.
– Сейчас уже тебе?.. – приняв платок, слегка взволнованным голосом спросил Григорий.
– Рыба всё равно ещё жарится, – пожал плечами Вдовин, а потом увидел потерянный взгляд друга и тут же махнул рукой, – да пошутил я, не нужно мне от тебя ничего.
Гриша