и может закончиться новыми трагедиями для них обоих, во всяком случае – болью.
Вера не признавалась, что причиной ее тревоги был страх отчуждения и предательства с его стороны. Возможно, Ларионов не осознавал этого, но Вера именно как предательство восприняла тогда его уход. Она была безотчетно влюблена в Ларионова, и ей так до конца и не удалось преодолеть разочарование. За несколько дней в Москве и на даче он стал ей ближе и дороже всех на свете людей. Ларионов не понял тогда, насколько глубокими и абсолютными были чувства Веры. Приняв ее неопытность за каприз и тоже чувствуя боль и смятение, он предпочел исчезнуть. Невозможность счастливого исхода для него и Веры, особенно после случая с Подушкиным, сделала побег оправданным. А потом стало идти время, и он постепенно все больше отдалялся от Веры, все сильнее запутывался в собственной жизни. Но Вера не знала главного о Ларионове: он никогда до конца не мог позабыть радость, которую он ни с кем и никогда не знал. А с ней узнал.
Вера не понимала, что мужчины и женщины по-разному справляются с болью; ей казалось, что он предал ее, и предал легко. И именно эта видимая легкость была невыносимой. И даже его решимость встретиться с якобы нашедшейся Верой не ослабляла ее упрека. Да и не поехал он! Вере было грустно, что она жила с непрощением, как и то, что он этого не понимал и не знал, и поэтому она решила, что лучший выход для нее – отказаться от него самой.
Жизнь в лагере снова вошла в обыденное русло. Каждый был занят своим делом: дневальные, как обычно, носились по баракам; зэки, занятые на зоне, готовили, стирали, убирали, обслуживали зону, а те, кто работал на лесоповале, каждое утро уходили после побудки и переклички на делянки. Вера, Лариса и Инесса Павловна с разрешения Ларионова подготовили курсы для зэков, желавших получать образование. Вера продолжала прибираться три дня в неделю в доме Ларионова и после уборки или в свободные дни шла в библиотеку и занималась там с группами зэков словесностью.
Ларисе осталось вынашивать месяц, и она уже ходила, немного переваливаясь; у нее сильно болела спина, и Ларионов максимально ограничил ее рабочие часы. Она помогала в бараке, где жили мамки с детьми, готовилась принять на себя вскоре обязанность тоже быть матерью. Она расцвела и казалась полнее из-за небольшой отечности, свойственной женщинам на последних сроках беременности.
Вера стосковалась по работе в школе, и Ларионов издали наблюдал ее энтузиазм, с которым она преподавала ворам и убийцам, мечтая сделать их души светлее. Он знал, что Вера была идеалисткой, и поэтому ей было особенно тяжело смириться с реальностью, в которой жила страна. Это беспокоило Ларионова, смотрящего на жизнь с мужским скептицизмом. Он считал, что идеалистическая картина мира – в глазах смотрящего и с действительностью имеет мало общего. Может, поэтому его так всегда тянуло к Вере; к свету, исходившему от ее души, надломленность которой сейчас он понимал лучше. Он замечал, что она стала замыкаться в себе, снова избегала встреч. Но теперь в этом не было враждебности. Она была погружена