никакого подтекста?
– И никакого подтекста!
Никакого подтекста. Мне просто нравится такое рисовать. Но разве это объяснишь школьным учителям? Для них любое отклонение от нормы – это звоночек. Потому что в случае чего всегда виновата школа. Если кто-то решит сброситься с обрыва, первое, что скажут: «А куда смотрели учителя? Почему никто ничего не заметил?» Им проще отправить ученика на принудительные встречи с психологом, которому по большому счету все равно, что творится в голове у подростка. Зато будет алиби: «Мы сделали все, что могли».
– Но почему тебе нравятся такие жуткие картинки?
Потому что это я. Но вместо признания всего лишь пожимаю плечами.
– Ты думаешь о самоубийстве?
О, начинается реальная тема. Какой человек в здравом уме признается в том, что он думает о самоубийстве? Неужели такие вообще есть? Думаю, ложь слышат не только диетологи, но и психотерапевты. Слишком много мыслей, которые никому нельзя показывать. Никому.
Я откидываюсь на спинку стула и забрасываю ноги на стол. Там все равно бардак. Так какая разница? На столе разбросаны бумаги и карточки пациентов, кружка с остывшим кофе и отпечатком алой помады, ручки вот-вот скатятся на пол. Во всем этом хаосе я нахожу цель – канцелярскую кнопку ржавым острием вверх. Непростительная оплошность для того, кто работает с психами. И нарушение правила номер один – не держать на виду ничего, что можно использовать как оружие.
– Постоянно, – говорю я.
Одним движением Лиля сбрасывает мои ноги со стола и как ни в чем не бывало продолжает свой допрос:
– И что ты об этом думаешь?
– О самоубийстве?
– Мг.
– Что это очень глупо.
– Глупо – убить себя?
– Ну да.
– Почему же?
– Потому что никто не думает умирать. Когда человеку плохо, он не хочет умереть. Он просто не хочет жить так, как живет на данный момент.
Это не мои мысли. Прочитала в каком-то паблике. Не думала, что выпадет шанс козырнуть интеллектом.
– То есть ты не собираешься лишать себя жизни?
– Нет! Я не собираюсь лишать себя жизни! Могу поклясться на томике Фрейда. Все? Я здорова? Могу идти?
– Тогда давай начистоту. Все дело в родителях, да? Чего ты хочешь? Привлечь их внимание?
Лиля затрагивает настолько больную тему, что меня парализовывает. Я не могу пошевелиться, ком в горле не дает вымолвить ни слова.
– Мне вот что интересно, – продолжает она, и я понимаю, что ее метафора про мозоли никакая не метафора. Она знает, где больно, и бьет точно в цель. – Если ты не собираешься расставаться с жизнью, зачем оставляешь прощальную записку?
– Откуда вы знаете про записку?
– Твоя мама сказала. Мы общались немного перед нашей встречей.
Она знала! Все это время мама знала про записку, но даже слова не сказала.
– Разве это вообще этично – обсуждать пациента?
– Вообще не очень. Но родители, правда, беспокоятся о тебе.
– Вы, наверное, общались не с моими родителями.
– Они считают, что тебе не хватает ремня.
– А