от волнения, с покрасневшим лицом, он трижды переспросил Сазонова, согласна ли Россия отменить свою мобилизацию. Сазонов каждый раз отвечал отрицательно. Тогда Пурталес трясущимися руками вынул из кармана ноту с объявлением войны, не заметив, что передает русскому министру сразу два заготовленных документа с двумя разными редакциями, которые, однако, заканчивались одинаково: «Его величество кайзер, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя находящимся в состоянии войны с Россией».
Сазонов воскликнул:
– Вы проводите преступную политику. На вас падет проклятие народов.
– Мы защищаем нашу честь! – пробовал оправдаться Пурталес.
– Ваша честь не была затронута. Но есть Божий суд!
Пурталес, совершенно подавленный, поплелся к окну, бормоча глухим голосом: «Это правда…» Он оперся на подоконник и вдруг разразился рыданиями. Сазонов, не зная, что сказать, приобнял его и слегка похлопал по спине. «Вот чем заканчивается мое пребывание здесь», – сквозь слезы произнес Пурталес и в отчаянии бросился к двери. Последние его слова были:
– Прощайте! Прощайте!..
Перед расставанием они обнялись.
Николай II вечером записал в дневнике: «Погулял с детьми. В 6 1/2 поехал ко всенощной. По возвращении оттуда узнал, что Германия объявила нам войну».
Примерно в то же время в Берлине разыгрывалось не менее драматическое представление.
В середине дня Вильгельм провел правительственное совещание с участием военных. Уже было известно, что вслед за Россией и Австро-Венгрией мобилизацию объявила Франция. Откладывать «великое решение» больше было нельзя. Около 5 часов кайзер подписал приказ о мобилизации. Присутствующие начали разъезжаться. Однако с полдороги они были вновь вызваны во дворец, где их ждала ошеломляющая новость. Мировая война отменялась!
Фон Ягов зачитал полученную им телеграмму от германского посла в Лондоне. По его словам, это был «луч надежды», позволявший «ограничиться войной лишь на востоке, придать ей характер борьбы славянства с германизмом и помешать возникновению мирового пожара».
Лихновски сообщал о своем телефонном разговоре с Греем, который заметил, что Англия может взять на себя обязательства по обеспечению нейтралитета Франции в случае русско-германской войны, если Германия, со своей стороны, обяжется не предпринимать каких-либо враждебных действий против Франции56. Вырисовывалась приятная перспектива легкой победоносной войны не с тремя, а только с одним противником.
Собрание было охвачено радостным настроением, которое держалось до тех пор, пока не вернулся Мольтке. Кайзер приветствовал начальника штаба торжествующим восклицанием: «Итак, мы наступаем со всеми армиями на востоке!» К его удивлению, Мольтке пришел в ужас и категорически отверг эту идею. Верный хранитель «плана Шлиффена» заявил, что «стратегическое развертывание миллионных