Ленка твоя языком мелет? Вацлаве болтать срок вышел, – так теперь новая сорока у них на дворе оперилась, ага.
Я не очень поняла, о чем она, и при чем тут Ленка. Бабка замолчала, глядя куда-то.
– Баб…
– Молчи! – бросила она. – Не твоего ума дело. Жива, сыта, силушки вдосталь, – чего тебе еще надобно?.. Ну-ка поворотись! Ох и справная же ты деваха растешь, – мне, старухе, радость. А уж как в пору вступишь, – так и вовсе только держись.
Бабка заулыбалась, обхватила меня теплой голой рукой, притиснула к своему боку
– Баб, – снова попытала я счастья. – Мне в замок надо попасть…
– Вот настырная! – она легонько стукнула кулаком мне в плечо. – И не думай даже!
***
Что мне оставалось делать – самой туда отправиться? Так меня вряд ли даже на порог пустят. Можно, конечно, целый день караулить у подъемного моста, – только прежде, чем я дождусь, бабка утащит меня домой, – если, конечно, раньше не прогонит кто-то из слуг. Зыбкая надежда снова встретить молодого барина где-нибудь в лесу или на дороге? Да, он часто совершает пешие прогулки по окрестностям, но лес широк, дорог много, – где его искать?
Похоже, единственным человеком в деревне, который мог мне помочь, был Зденек по прозвищу Монашек – угрюмый, набожный парень, в свои семнадцать лет добровольно исполнявший роль церковного служки. «Водоворот», как и я… По слухам, мать Зденка, вдовая тетка Ева, и впрямь собиралась отправить единственного сынка в монастырь и копила на это денежки. Никто не знал, почему граф Альберт приблизил к себе этого странного молчуна, у которого, как говорили, «ум дома не ночевал». Я догадывалась: наверно, молодой барин чувствовал в нем, единственном из местных парней, колдовскую силу. Так это или нет, но Зденек часто сопровождал его в прогулках и даже бывал в замке.
Что ж, как-то утром я улизнула со двора и отправилась на другой край большой деревни.
Честно сказать, у меня был один расчет – застать дома самого Зденка. Он хоть и тот еще бирюк, хоть и недолюбливает нас, «ведьмак поганых», но все ж не злой, а вот мамаша его… Нельзя было и представить себе большей досады с утра, чем разговор с теткой Евой.
Я бегом пробежала полдеревни, на бегу перекрестившись, обогнула костел… Вот и Зденкова хата, кособокий плетень, густые заросли шиповника перед ним. С лаем кинулась под ноги мелкая и злобная теткина Евина сука – и враз замолчала, получив пинка. Я, не останавливаясь, влетела во двор… И очутилась нос к носу со Зденковой матерью.
Надо думать, перед моим приходом тетка Ева возилась на огороде – пропалывала грядку с луком; в ответ на собачий лай она резко, словно пружина, разогнулась и злобно уставилась на меня. Я остановилась, едва не споткнувшись. Тетка Ева смотрела исподлобья, не говоря ни слова, пучки мокрицы свисали из ее рук как придушенные ужи. Она была омутом, полным едкой боли: соленым, горьким, отравленным… пересыхающим…
Я глядела в землю, переминаясь с ноги на ногу; молчание затягивалось.
– Здрасьте,