пригоршню золотых отсыпал – «так и блестели, так и звенели» – и по-цыгански с ними толковал…
А уж про гадание наше и подавно: «Кветка как сказала слова цветочку, – он сразу возьми, да и откройся! И имя сказал, ха-ха, я сама слыхала, „Альберт“! Да эдак еще с переливом: „Ааальбееерт“, – видать, чтоб сразу было понятно, что это наш молодой господин, а не просто немчик какой из Домажлице, младшего стряпчего старший писарь. Эх, девоньки, вот она – судьба! Жить тебе, Кветка, в замке, есть на золоте, а мы тебя барыней звать станем, хи-хи-хи!»
Про ссору нашу Ленка помалкивала, а про свое гадание сказывала, что ей-то заветный цветочек прошептал имя моего братца Гинека: «Так-то, Кветка, барыня ты или нет, а быть мне твоей сестреницей, хи-хи-хи». На это я сказала, что цветочек вовсе не моего брата ей ворожил, а Гинека Ложкаря, сивобородого немощного деда. Мы с Ленкой подрались, потом помирились, а прозвище «Кветка-барыня» через пару дней благополучно забылось, и все пошло-по старому.
***
Май в тот год выдался каким-то особенно теплым, ярким и цветистым. Или, может, мне казалось так оттого, что теперь я стала больше видеть. Травы на лугах, листья в лесу, даже молодая ботва репы и свеклы в огороде, – все рвалось к свету, к небу, все росло, все было пронизано изначальной, неутолимой жаждой жизни. «Жить… жить…», – пел каждый цветок у обочины, – и эта безумная жажда кружила мне голову и лишала сна по ночам.
На святого Готтарда мне сравнялось восемь. Бабка Магда вплетала мне в косу красную ленточку, и слова ее лились привычным, умиротворяющим напевом:
– Долго же я тебя ждала, девонька, ох, как долго… После Гинека матери твоей девять лет Бог деток не давал. Думала: все, сгинет род ведовской. Сколько ворожила, заговоренной водой ее поила, – понесла-таки… И снова сынок, ну что ты будешь делать! А через два года – ты, краса моя, когда уж я и не чаяла. Я сразу поняла: быть тебе ведуньей. Глазки у тебя были задумчивые, будто ты не просто так кругом глядела – осматривалась. Даже кричала ты радостно, словно пришла туда, куда хотела дойти…
Вечерами, когда затихали и разговоры людей, и шепот цветов, в весеннем теплом воздухе начинали звучать совсем другие голоса. Такие же близкие, как голоса людей, и такие же чужие, как голоса растений, но гораздо звонче. Лес просыпался – чем дальше, тем больше. Если ранней весной ветер доносил из чащи едва различимые шепоты, то теперь я слышала то перекличку странных напевов, то режущий хохот, то плеск незримо льющейся воды. Древняя могучая сила бродила в лесах, как недозревшее вино в бочке: закипая, грозя неизбежно прорваться наружу. Несколько раз ночью я просыпалась от голосов и перезвонов и вскакивала с лавки в неодолимом желании бежать навстречу. Бабка всякий раз обнимала меня и укладывала обратно:
– Тихо, Кветушка. Этой силе так просто навстречу не ходят, – неровен час, уведет и погубит.
Я таращилась во тьму, наблюдая за движением лунных теней на стене