молодого мужчины отвечал ей:
– Ну что вы, для меня она не тяжелее пушинки, а вы уж и так устали. Не бойтесь, я мигом донесу ее до замка, а там передам вам с рук на руки.
Не сговариваясь, мы с Ленкой схоронились за ближайший куст. Дорога была видна как на ладони, и когда путники показались из-за поворота, мы разинули рты от удивления.
***
Я едва успела пригнуть голову любопытной Ленки вниз, чтоб ее белобрысая макушка не отсвечивала из-за куста.
По дороге шла цыганка. Уже немолодая – навроде моей матери, по-своему красивая: желто-смуглая, со смоляными волосами, собранными на макушке в узел, с длинным хищным носом и огромными жгуче-черными глазами. Обтрепанный грязно-пестрый подол мел дорожную пыль, из-за плеч выглядывал гриф гитары, скрытой под плащом. А рядом с цыганкой шел наш молодой господин, граф Альберт, – такой же красивый, как в прошлый раз, но гораздо менее отрешенный. Спокойно так шел, будто вышел прогуляться с кем-то из своих знатных родственников, – и, более того, на руках он нес цыганкиного ребенка. Девчонка на вид помладше меня, тощенькая и щупленькая, такая же смуглая и оборванная, как мать, сидела на руках нашего барина и вертела головой по сторонам.
«Вихрь! Или хоть смерчик маленький», – пронеслось в голове. Я привычно прищурилась… Нет, цыганочка была не вихрем – таким же «водоворотом», как я. Светящийся смерч – душа молодого господина – кружил рядом, и я видела, как от этого могучего вихря тянутся к малому водовороту тонкие, как паутинка, светящиеся нити. Тянутся – и рвутся, словно сметаемые их безудержным кружением. Снова тянутся – и снова рвутся…
А вот матушка ее была обычным «тихим омутом», хотя уж она-то на ведьму была похожа поболе моих бабки с матерью. Стать, походка, даже взгляд были у ней не такие, как у прочих цыганок, что приходили с табором и останавливались неподалеку от села, – горластых, суетливых, с то наглыми, то просящими взглядами, с выводками шустрых чумазых цыганят. «Думала цыганка: то ли этих отмыть, то ли новых нарожать», – говорили у нас в селе. Эта цыганка шла как королева: прямая, гордая, с высоко поднятой головой, на дочь глядела с улыбкой, на господина – как человек на человека, а не как собака на гостя: то ли укусит, то ли руку лизнет. Такая не стала бы днем просить милостыню, а вечером воровать кур из курятника у щедрых хозяев…
Тем временем, до села путникам оставалось всего ничего. В ближайших дворах подняли лай псы, которые за версту чуют чужаков, – надо думать, на цыганку, облаять молодого барина крестьянским псам бы в головы не пришло. Девчоночка испугалась, завертелась и даже захныкала, – я ее, в общем, понимала: псы у нас – не подарок, если спустить с цепи, то и порвать чужого человека могут. Тогда молодой граф вытянул вперед руку и негромко произнес: «Тихо!», – и песий лай оборвался, будто отрезанный. А барин ласково так сказал: «Не бойся, маленькая» – и одним движением вскинул цыганочку повыше. Теперь она сидела у него на шее, словно всадник