больше. Семья перестала для меня существовать, и я просто заявляла родителям, что я взрослая и мне от них нужны только деньги. Жизнь была настолько интересной для меня тогда, что моё первое дело, которое рассматривала судья, осталось без приговора лишь потому, что я была ещё маленькой. Разумеется, этот случай ничему меня не научил. Потом, в тринадцать, у меня появился парень, который был старше меня на семь лет. Он-то и объяснил мне, что такое любовь и что я уже взрослая женщина. Какая глупость!
Она чуть опять не заплакала, но сдержала себя и, сжав кулачки, продолжила:
– Сейчас это называется синдром дефицита внимания с гиперактивностью и превосходно лечится, а тогда никто этого не знал – ни родители, ни я сама. Я не понимала себя, не понимала ту ситуацию, в которую попала.
Алиса подняла глаза и, увидев, что Жанна с пониманием и даже теплотой смотрит на неё, вновь заговорила:
– В четырнадцать я уже была в банде скинхедов, и эти отморозки убедили меня, что в таком возрасте мне ничего не будет даже за убийство. Они всегда выставляли меня вперёд, когда нападали на беззащитных людей с другим цветом кожи или другим разрезом глаз. Это была ложь. И второй раз я встретилась с той же самой судьёй, когда нас судили за убийство. Я не убивала, но я состояла в банде, и этого уже было достаточно. Тогда-то адвокат, который сейчас частенько мелькает на телевидении и которого за большущие деньги наняли мои родители, настоял на проведении психиатрической экспертизы, и целый консилиум врачей определил, что у меня психическое отклонение. Был суд. Мы все, двенадцать человек, сидели в клетке, а из зала мои родители смотрели на меня, плакали и ждали, наверное, чуда. Я тогда впервые сказала: «Господи, помоги мне!» Не вслух, конечно, но очень искренне. Суд шёл почти месяц, и чудо действительно случилось. Я даже не понимала, о чём говорит судья, но вдруг она замолчала и потом, глядя мне в глаза, сказала: «Алиса, ты уже не маленькая и за свои поступки должна отвечать сама». В зале наступила тишина, все смотрели то на меня, то на судью. А мы смотрели друг другу в глаза, и тишина стояла гробовая, я даже боялась моргнуть. И вдруг она сказала: «Алиса, я знаю, что ты не обычный ребёнок. Я верю тем людям, которые дали заключение о твоей болезни. Я знаю, как тяжело тебе найти себя в этом мире. Дети с таким диагнозом особенно чувствительны к поступкам окружающих, они, может быть, даже не понимают умом, но они чувствуют сердцем, чувствуют своей детской душой то, что мы, взрослые, порой не способны почувствовать. Я готова поверить тебе, что ты не знала законов, но разве твоя душа, твоё сердечко не смогли подсказать тебе, где добро, а где зло? Что ты чувствовала, когда на твоих глазах убивали человека?» – «Боль», – прошептала я почти одними губами в окутавшей меня гнетущей тишине. Это слово вырвалось откуда-то изнутри. И у меня внезапно градом полились слёзы. И этими глазами, в которых всё поплыло, я продолжала смотреть на судью.
Алиса шмыгнула носом, сделала прерывистый вдох и продолжила:
– Зал