не требовали ответов, да их и не было. Слишком много неизвестных было в этом уравнении. Повисшую тишину нарушал только треск прогорающих поленьев, в сгустившихся сумерках угли алели, напоминая глаза нежити в ночном лесу.
– Уже поздно, пойдём, – Танна поднялась, потянув его за руку, – этот мир меняется, и нам придётся меняться вместе с ним.
– Иди, я скоро приду. – Корф остыл, Алан сделал глоток, поморщился и отставил кружку. Захлопнулась дверь, в камине вспыхнул последний язык пламени, который бывает неожиданным всплеском огня, на, казалось бы, уже прогоревших углях, на секунду резкий запах палёной шерсти и посмертный вой заполнили комнату, чтобы пропасть без следа, заставляя усомниться в собственных чувствах и адекватности. То ли знак, то ли сон наяву, то ли просто расшатанные нервы давали о себе знать. Алан выплеснул остатки напитка на зашипевшие почерневшие угли и быстро вышел из комнаты, закрывая дверь, словно она могла отгородить его от собственных мыслей.
Трактир был полон. Это у деревенских жителей сейчас кипит работа, урожай сам себя не соберёт, а для городских осень – время затишья. Ярмарки начнутся позже, когда потянутся со своим товаром крестьяне, обменивая вырученные деньги на предметы, изготовленные искусными руками городских ремесленников. Обозы купцов тоже не любят осеннюю распутицу, летом по сухому хорошо, зимой замёрзшие дороги тоже проходимы, да и товар сохранней будет по холодку-то, смотря, кто что везёт. А осенью да весной вязнуть в липкой грязи и выталкивать из неё телеги – удовольствие ниже среднего, так что представители торговых гильдий просаживали честно и не совсем честно заработанные деньги по кабакам и трактирам, заодно собирая сведения про конкурентов и пожелания потенциальных покупателей. Подавальщицы не успевали носиться между столами, подливая вина, поднося еды, доставая из-под полы бутылки с крепким драконьим самогоном, официально вроде и не подававшимся, но, тем не менее, оживлявшим собой беседу за каждым вторым столом. Те, кто не был занят своими делами, интересуясь только происходящим за собственным столом, разделились на две почти равные группы, одни прислушивались к негромко наигрывавшему у стойки менестрелю, уже седому почтенному мужчине, так и не смогшему найти другого занятия по душе и по-прежнему мотавшемуся по дорогам в сопровождении такой же почтенной на вид гитары. Его седые волосы и обветренное лицо контрастировали с задорным блеском глаз, выдающим, что он сумел сохранить самое важное – юность души. Тонкие пальцы с узловатыми суставами ловко скользили по струнам, а хорошо поставленный баритон привлекал внимание даже искушённых слушателей:
– Обжигает с непривычки
Воздух, осенью дыша,
И уже вся облетела,
Вся осыпалась листва.
Улетели птичьи стаи,
Им на юг давно пора,
И в полях засеребрилась
Подзамерзшая трава.
Я иду, куда – не знаю,
Просто вдаль иду пешком,
Словно я с природой вместе
Засыпаю