ее потребностей, беспомощен перед загадкой крошечного личика. К вечеру он выматывался сильнее прежнего, но сам факт усталости казался правильным, справедливым, ведь насыщенный рабочий день стал поводом ждать главного – общения с дочкой. Но Дэвиду очень не хватало жены – ее заботливости, энергичности, неиссякаемой страстности. Она одна умела рассмешить его, сама будучи полусонной.
Он поцеловал ее в макушку:
– Завтра понаблюдаю.
– Задание тебе на воскресенье, – произнесла Мэрилин и вдруг замолчала. – А завтра вообще воскресенье? Господи, я совсем счет времени потеряла. Когда именно? И этого не помню, представляешь?
– А что вообще есть время? – изрек он с философским видом, но Мэрилин не улыбнулась.
– Ты очень устал?
Ну и как отвечать? Обычно их прелюдии обходились без диалогов.
– Вообще-то искра жизни во мне еще теплится. А в тебе?
Мэрилин поцеловала его, как бы прощупывая почву:
– Во мне тоже. Я подумала, может, мы…
Разумеется, перспектива близости с женой его завела. Пресловутые восемь недель прошли, их дочке пятьдесят девять дней. Дэвидова рука скользнула Мэрилин под футболку, стала продвигаться вверх. Мэрилин словно окаменела.
– Подожди, Дэвид. Давай лучше мы… лучше я… – Она вдруг оседлала его. – Что, если так? – Прильнула к его губам. – Или, если хочешь, я могу… если только ты не… – Теперь она приподнялась и отвернулась, говорила куда-то вбок: – Если ты не против, я… я это сделаю… – Она подвинулась ниже.
– О чем ты? Милая, иди ко мне. – За руки он притянул ее к себе на грудь.
Они стали целоваться, но через считаные секунды Мэрилин отпрянула.
– Но я… я могла бы… – Ладонь забралась ему в трусы-боксеры. – Я могла бы тебя ублажить.
– Ну что ты, солнышко, не утруждайся. Или… погоди, ты нервничаешь? Боишься, что больно будет?
Ее левая рука оставалась на прежнем месте. Она качнула головой.
– Родная, что случилось?
Мэрилин легла рядом, прижала ладони к глазам.
– Сказать, откуда мне известно, что сегодня как раз восемь недель? От кассирши в супермаркете. Она спросила, сколько нашей деточке, – тут-то меня и осенило. Доктор ведь говорил, что через восемь недель уже можно. Просто, Дэвид, я своего тела не узнаю́. И это ужасно, особенно когда я с тобой, потому что наша близость – такое счастье, такое… – Как ни странно, Мэрилин не плакала; наоборот, в голосе сквозило безразличие. – Мое тело мне больше не принадлежит. Я себя потеряла. Конечно, я о таком слышала, и не раз, да только не верила. И потом, я так устала. Прости. Не получается у меня, вот в чем дело.
Дэвид придерживался другого мнения. За женой он наблюдал с трепетным восторгом. Мэрилин умудрялась управляться по хозяйству, действуя одной рукой (на свободном плече лежала Венди). Мэрилин снова взялась за Апдайка – читала «Кролик вернулся»[30], пока Венди спала. Мэрилин пела дочке «Голубую луну»[31] и песню из «Сорвавшихся с цепи»[32] голосом