Там были говорящие кактусы, вступающие в дискуссии о квантовой механике с летающими розовыми презервативами с пупырышками, а также политические дебаты между носками и тапочками, дошедшие до кровопролитной (но, к счастью, исключительно шерстяной) войны.
Поначалу Арнольд Арнольдович был в ужасе. Он гневно порицал все эти извращения, называл их 'антинародными', 'растлевающими' и даже 'непатриотичными'. (Правда, после каждого прочитанного рассказа он украдкой поглядывал в окно, убеждаясь, что за ним не наблюдают). Но вскоре ужас начал сменяться… любопытством. Потом – тихим хихиканьем. И, наконец, – истерическим хохотом. Арнольд Арнольдович, как говорится, впахал в абсурдистскую суть происходящего. Он понял, что вся эта вакханалия – не более чем гротескное отражение реальности. Что говорящие кактусы – это сатирический намек на бессмысленные телевизионные дебаты, что война носков и тапочек – это метафора бесконечных политических распрей. А летающие гондоны – это, скорее всего, просто летающие гондоны.
Библиотекарь начал читать отрывки из сборника своим посетителям. Конечно, предварительно предупредив их о том, что автор этих мерзостей заслуживает вечного проклятия и десяти лет лагерей. Но к удивлению Арнольда Арнольдовича, люди сначала морщились, а потом начинали смеяться. Они узнавали в абсурдных сюжетах знакомые черты окружающей действительности. Безработный слесарь, услышав про восстание табуреток, воскликнул: 'Да это ж я вчера в ЖЭКе видел! Точь-в-точь!' А пенсионерка, услышав про любовный треугольник между чайником, утюгом и газовой плитой, прослезилась: 'Ах, любовь! Она и у бытовой техники любовь!'
Так, благодаря сборнику пакостей, в тихом уездном городишке воцарилась атмосфера абсурдного карнавала. Люди стали смотреть на мир с иронией, смеяться над собой и над тем, что казалось незыблемым.
А Арнольд Арнольдович? Он по-прежнему гневно порицал автора сборника. Но втайне, по вечерам, перечитывал его, посмеиваясь в бороду и бормоча: «Какие песни, такие и пляски… В абсурдное время живём, господа товарищи!»
И если вы вдруг увидите в библиотеке человека, читающего книгу, завернутую в свинцовую обертку, знайте: он просто пытается выжить в этом абсурдном мире. Просто не мешайте ему. И, если получится, принесите ему бутылочку хорошего коньяку.
Эдип в хрущёвке
Она вернулась домой раньше обычного. Лекция по литературе сорвалась из-за внезапной болезни профессора, и Глафира, обрадованная неожиданным выходным, решила сделать папке сюрприз. Ключ повернулся в замке, и в предвкушении домашнего уюта и чашки горячего чая, она вошла в квартиру. Глафира зажмурилась, прикрыв глаза ладонью: в гостиной голый отец, привольно развалясь в глубоком мягком кожаном кресле, остервенело надрачивал свой здоровенный волосатый член, непристойно-мощно торчащий из куста седых волос.
Мир Глафиры пошатнулся. Античность, которой она так восхищалась, вдруг обрела совершенно отвратительное, почти карикатурное воплощение