странная логика: если страх становится образом жизни, значит, в нём зарождается нечто напоминающее смысл.
В темноте на стене играли блеклые тени, вычерчивая причудливые линии. Дэн закрыл глаза и позволил себе несколько мгновений забыться, не потому что страх исчез, а потому что человеческий мозг не способен функционировать в постоянном режиме ужаса без передышки. Его последней мыслью перед тем, как он провалился в тяжелый, беспокойный сон, была фраза: «Завтра я попробую жить, как прежде. Завтра я выйду из этого бесконечного круга». Но сам он знал, что обманывает себя, ведь уже слишком глубоко погряз в собственной тревоге. И если завтра он решится дотянуться до дверной ручки, чтобы покинуть квартиру, возможно, он почувствует лишь одно: как грязь змеится между пальцами, как микробы смеются над его тщетными попытками, как сама природа реальности не даёт ему шанса сбежать от абсурда.
Так начиналась его долгая дорога в ночь, полная липкого ужаса и экзистенциального безмолвия, где каждый звук капающей воды обретал голос, а сама вода становилась символом тщетной надежды на очищение. И Дэн не мог знать, что эта ночь – только прелюдия к бесконечному кошмару, в котором мыло и вода окажутся его единственной связью с миром, а мир станет бесконечно отталкивающим местом, где его собственные руки будут казаться ему самым омерзительным зрелищем. И в этом отражалась вся тяжесть бытия: мы рождены, чтобы существовать в нём, и несём в себе бремя свободы – свободы, которую не знаем, как правильно использовать, и которая в любой момент может перерасти в паранойю.
2
Наутро, когда первые блеклые лучи света проникли сквозь щели в шторах, Дэн открыл глаза с чувством, будто пропутешествовал во сне через угольно-чёрную пустыню. Голова ныла, тело казалось чужим, и в груди скручивалось смутное чувство тяжести – смесь тревоги и вины, на которые не находилось конкретного повода, кроме самого факта существования. Он лежал, пристально вглядываясь в потолок, словно надеясь, что там найдётся трещина или какая-то неровность, которая сможет отвлечь его от собственных мыслей. Но ничего не было: только ровная белизна, которая лишь подчёркивала безликость окружающего мира.
В памяти всплыли ночные терзания – эти мрачные диалоги с собой, почти бредовые мысли о микробах и абсолютной чистоте. На момент пробуждения они показались чуть менее реальными, но стоило только пошевелить пальцами и почувствовать саднящую боль в потрескавшейся коже, как всё встало на свои места: это не просто дурной сон, это его новая реальность. От осознания этого щёки Дэна словно обожгло стыдом, хотя он сам не мог бы сказать, чего именно он стыдится – страха ли, абсурдности ли своей одержимости или же нежелания с этим покончить.
Наконец, он медленно сел, свесив ноги с кровати, и посмотрел вниз. Его руки лежали на коленях, будто беспомощные, исчерченные сетью воспалённых трещин, напоминающих крошечные