первую лицензию на «эксперименты с когнитивными аномалиями».
За стеной раздался смех – сухой, как треск насекомых под ботинком. Медальон Карины, уносимый в темноту, оставлял на стене дрожащий след. Золотое свечение вывело символ: расщеплённый круг, идентичный граффити на стройке. Но теперь в разломе виднелось нечто – крошечная рука, царапающая бетон изнутри.
в доме Татьяны:
Подъезд втянул их внутрь, как глоток прогорклого воздуха. Запах – густой, липкий, с нотками гниющего мяса и химической сладостью разлагающегося антифриза – обволок лёгкие, вызывая спазм в горле. Стены, покрытые чёрной сажей, пузырились и трескались, словно кожа прокажённого. Даша прижала ладонь к двери квартиры 34, и краска осыпалась хлопьями, обнажая ржавые шрамы металла. Петли взвыли протяжно, как раненый зверь, а из щели под дверью выполз дымок – сизоватый, пахнущий жжёной проводкой.
– Они в стенах! – голос за дверью взметнулся до визга, срываясь на хрип. – Слышите?! Царапаются… Не крысы! Дети… те самые дети…
Даша замерла. Не от страха – от звука. Сквозь древесину двери просачивалось скр-скр-скр – ритмичное, как тиканье часов с погнутым маятником. Ваня впился пальцами в её локоть, оставив синяки.
– Гляди, – прошипел он, тыча фонарём в урну.
Среди осколков бутылок и смятых банок торчал угол газеты. Ваня выдернул её пинцетом – привычка старого опера. Бумага пахла формалином и порохом, как архив следователя. На пожелтевшем фото – мужчина в очках с роговой оправой. Он сжимал устройство: гибрид компаса и церковного реликвария, где вместо креста зиял расщеплённый круг. Его скулы, острые как бритвы, повторяли черты Карины.
– Папаша-привидение, – Ваня щёлкнул языком. – Нашёл, сволочь, с кем генетикой делиться.
Даша прильнула к щели. Холодный сквозняк из квартиры пахнул озоном и… медью. Старой кровью, въевшейся в бетон.
– Татьяна! – она ударила кулаком в дверь, и эхо прокатилось по лестничной клетке, будто кто-то рассмеялся этажом выше. – Откройте! Мы из комиссии!
Тишина. Потом – шорох, словно по полу волокли мешок с песком.
– Уходите… – голос приблизился, став низким, гортанным, будто говорили через ведро с водой. – В вентиляции… В проводах… Вырежут, как опухоль…
Ваня присел у замка. Луч фонаря выхватил царапины – не параллельные, а спиральные, словно дверь пытались вскрыть сверлом изнутри.
– Мёртвые дети не сверлят дыры, – он достал отмычку, руки steady, как у хирурга. – А живые… – голос сорвался, когда тень за спиной Саши качнулась.
На стене, где секунду назад был лишь её силуэт, теперь маячила фигура – слишком высокая, с руками до колен. Тень медленно подняла ладонь, указывая на потолок. Плесень сплетала там цифры: 09, как на обороте фото Збигнева.
Дверь распахнулась с грохотом. Морозный воздух ударил в лицо, пахнущий хлоркой и разложением. На пороге стояла женщина. Лицо скрывала тень, но в дрожащей руке поблёскивал нож для вскрытия конвертов