древнего, глубиннее ночи, – …он начинает контролировать тебя.
Где-то за спиной скрипнула дверь гостиницы, сорвавшись на высокую ноту, будто крик. Линда вздрогнула, но не отступила. Её пальцы сжали рукоять ножа, подаренного Збигневом, – на лезвии, если присмотреться, виднелись те же руны, что и на свёртках Нева.
– Что ты везе́шь? – она кивнула на чемодан, замечая, как из-под крышки выползает дымка – сизая, как пепел сожжённых архивов.
– Инструменты, – Нев приподнял уголок губы, обнажив золотую коронку. – Чтобы залатать дыры в реальности.
Ветер ударил с новой силой, принеся с собой вой, похожий на плач ребёнка. Линда почувствовала, как по спине пробежали мурашки – не от холода, а от внезапной уверенности: за ними наблюдают. Она обернулась. Окна гостиницы, грязные и слепые, отражали лишь тьму. Но в одном из них, на третьем этаже, мелькнуло движение – будто кто-то резко отпрянул от стекла.
– Идём, – Нев взял чемодан, и проволока на ручке зашелестела, как змеиная кожа. – Там ждут.
Поднимаясь по обледенелым ступеням, Линда услышала скрип – не под ногами, а сверху, будто кто-то волочит мебель по потолку. Она не спросила. Ответа всё равно не последовало бы.
А в кармане Нева, под перчаткой, лежало фото: Сергей с сыном на фоне гаража №58. На обороте, дрожащим почерком: «Они в стенах».
Лесная тропа (23:10)
Лес сомкнулся над Катей, как челюсти голодного зверя. Снег под сапогами хрустел не звонким зимним щебетом, а глухо, словно она топтала осколки позвоночников, зарытых под белой пеленой. Фонарь в её дрожащей руке вырывал из тьмы клочья реальности: обугленные ветви, похожие на пальцы скелета, застывшие в мольбе; следы, уходящие в чащу – слишком широкие, с растопыренными отпечатками, будто кто-то волочил за собой кандалы. Воздух гудел низкочастотным гулом, словно под землёй работал гигантский трансформатор. Тени за спиной повторяли каждое её движение, но на мгновение отставали – как эхо, заражённое зловещей пародией. Они шептались ломким шёпотом, будто перетирали между ладонями сухие листья, а запах… О, этот запах! Резкий, как сварка, с примесью горелой изоляции – он въедался в ноздри, вызывая спазмы в горле.
– Алло! Миш… Миша, это я… – Катя впилась в телефон так, что стекло прилипло к щеке. Голос в трубке пробивался сквозь помехи, словно сквозь толщу воды: «Не… гляди… на… з-з-зад…». Последний слог сорвался в визгливую ноту, будто голосовик перекосило, но в этом крике она узнала интонацию брата – тот самый хриплый смешок, которым он встречал её в детстве после школы.
Она обернулась.
Тьма сгустилась в фигуру, выросшую из воздуха: двуногая, с коленями, вывернутыми наружу, словно у марионетки с перепутанными нитями. Лицо – гладкая маска, будто выточенная из обсидиана, с единственной деталью: ртом, растянутым от виска до виска. Вместо зубов – спираль шестерёнок, покрытых рыжей окалиной. Они скрежетали в такт её сердцебиению, высекая искры, которые падали на снег и шипели, оставляя чёрные дыры. Подвеска на её шее