них… – точно на иностранном говорит Андрей Иванович, хрустя позвонками.
– А мне вина привёз? – с придыханием вопрошает старик, принимая в жилистые руки крепкие холщовые пакеты, полные продуктов.
Все тоже замирают на мгновение, будто скопом соображая, есть ли вино.
– Кальвадос попьёшь, Егорович, – надрывает полицейский настоящую тишину. – Как Ремарк в «Триумфальной арке». Вино-то разве твой напиток?
Дети тоже выбираются из машины, бесшумно прикрывая двери.
– Это где… – морщится последний житель, лыбясь остатками зубов, – такое водится?..
Старая зависимость шустрой седой обезьяной мечется по померкшему нейронному лесу Егоровича, цепляясь за почти прозрачные лианы, что в цепких руках моментом приобретают цвет, двигая коренастое тело в сторону светлого пятна.
– Во Франции, – подсказывает Экой, выглядывая из-за Андрея Ивановича, так как отец Эсмы уже утратил интерес к диалогу.
– Кальвадос… – чётко выговаривает Егорович, погружаясь в магию звуков, где самым красивым было это слово. – Свечи ещё обещал побольше… – Во вселенной его ума тем временем тот самый примат влетает с размаху в пятно, пробудив другого большого примата, с внешностью старика, что вдруг вздрагивает, суетится и поспешает прочь.
– Яблочный коньяк, – подсказывает ему посвящённый Экой уже в спину.
Дети недолго таращатся вслед блаженному, что является ни меньше ни больше душой этой умершей деревни, или с ним – почти умершей. Ставшей уже почти инсталляцией былой жизни, некогда большой деревней. Большой, со множеством домов, со сломанными или незапертыми дверьми, где рукомойник висит просто, а туалет на улице стоит ещё проще, с колодцами кое-где, с одичавшими яблонями и вишней везде, с травой до колена, а где и по пояс.
– Егорович! Свечей целый ящик тебе привёз, – отвернувшись от старика, тоже декламирует отец Эсмы по слогам. – В этом году уже не приеду, вероятно. А медведь к тебе не заходит нынче?
– Заходит, как иначе, – затылком вздрагивает собеседник, растрясавший на ходу свои густые на удивление волосы и бороду, разводя слегка руки с тяжёлыми пакетами и создавая тем самым движение направленных маятников, которые амплитудно толкают его в выбранном направлении. – Медведь – мой друг, ты же знаешь… Чаще тебя только он! Меня не трогает, иногда еду приносит. Без пакета…
– Как зовут шелудивого? Напомни.
– Патрик, – произносит Егорович всем тут уже известное и неудивительное, встав на секунду как вкопанный в дверном проёме, чтобы с размаху не влепить пакеты в дверной косяк. – Был на днях, ушёл! – Старик утоп в неприглядности родных стен.
Андрей Иванович, услышав, что хотел, идёт неспешно во двор соседнего дома с заколоченными окнами, с покосившейся прокисшей оградой, с ковром яблок в ковре глубокой травы под кривыми старыми яблонями, прогнувшимися от плодов, ещё висящих. Арифметически правильно цветут ромашка и одуванчики, равномерно проглядывая белыми и