увидел девчонку 15 лет – мою мать.
История моей матери теперь уже мало известна, а при ее жизни не догадался расспросить. Были староверы, имели стеклянную торговлю где-то в Олонецкой губернии; один из братьев Палтов или, как мать говорила, Палтусов, был дед мой. Он служил во флоте двадцать пять лет и жил в Кронштадте в казармах вместе с женой и детьми – Анкой и Ольгой, моей матерью…
В какую-то Турецкую войну его корабль разбило, и он плавал три дня на обломке, пока подобрали. После этого он, как инвалид, работал на пороховом заводе, но вскоре умер, и бабушка осталась с детьми без средств. Бабушка ходила по стиркам, а мать моя нянчила детей, а потом тоже сделалась прачкой. А Анна, как старшая сестра, стала проституткой. Вся история предков моей матери на этом и кончается.
Может быть, по дороге что-нибудь еще выплывет.
Всегда, как я себя помню, чувствовал какое-то одиночество; например, в клубе в Петербурге; помню себя бродящим по пустым залам и комнатам, где по утрам еще не убран мусор после балов; пустые коробки из-под конфет, бумажки, серпантин, обрывки лент, изломанные бонбоньерки. Помню, уборщиц нет, раннее утро, запах табака, пыли, духов.
Раннее неяркое петербургское солнце ложится слабыми пятнами на паркет, и вот я один почти во всём клубе.
Я рано встал, дома все спят. Спустился по лестнице на сцену, а со сцены в зал. Стулья сдвинуты в одну сторону для танцев.
Мне нужно всё обойти и посмотреть. Иногда нахожу что-либо интересное: коробку, флакон из-под духов, иногда несколько конфет в коробке и так далее.
Это добыча утра – моя добыча.
Потом приходят уборщицы, и я удаляюсь на сцену. Со сцены балкон на Невский. Капает с крыши, тает. Весна. Смотрю на мокрую улицу…
Все на улице куда-то спешат.
На комоде горит керосиновая лампа. В квартире нет никого, кроме меня. Мать и отец в театре, брат часто гуляет. Я один; мне, наверно, семь-восемь лет.
Лампа не на столе, а на комоде: это чтобы я не уронил и не устроил пожара.
Тихо и скучно.
Кругом ведь никто не живет. Наша квартира казенная, и она одна над сценой театра[6].
Идти некуда и не к кому. Идти на сцену нельзя – мать не велит: там могут задавить во время смены декораций.
А скучно… Что делать?..
Играть нечем и не интересно одному. Сижу на диване и смотрю на лампу. Но она так скучно горит, и кажется что-то безотрадное от ее света…
Остается фантазировать и искать в висящем полотенце или мочалке тело покойника, а в темных углах – сидящих чудовищ.
А что завтра делать?
Встать рано и, спустившись на сцену, а с нее в зал, бродить по пустым комнатам, еще не убранным, в одиночестве.
Мало кто живет при театре, только сторожа и уборщицы, но их дети не могут ходить по театру…
Значит, опять один.
Двора нет, есть лишь сад. Огромный сад. Где зимой тоже июнь.
А.М. Родченко. Фигура в кимоно. 1912
А отец и мать