кровяной колбасы, который лежал там бог знает сколько – заначка на случай, если закончится кровь или мясная лавка будет закрыта. Я порубила его на мелкие кубики и обошла дом последний раз, держа их на ладони, будто предлагая крошки птицам. Один за другим я забросила кусочки в рот. Кровяная колбаса ужасна на вкус, особенно только из холодильника. Мое тело отвергало яйца, овес и перец, превращавшие кровь в колбасу; большую часть мне пришлось выплюнуть. Но это пища, и ее было достаточно, чтобы придать сил моему телу. Затем я ушла.
И вот теперь я изрядно проголодалась. Полагаю, такое случается слишком часто. Может быть, дело в лени, а может – в чем-то еще. Я лежу на боку в новой студии; из моих вещей тут только то, что в рюкзаке; я слушаю звуки, которые издает мой желудок, пока от голода он не перестает даже урчать.
Понять бы, в чем дело. Не то чтобы я не ценю себя – думаю, именно так сказал бы психолог. Но я знаю, что могу столетиями обходиться без еды, и попытка приблизить мое тело к смутному пределу его возможностей приносит удовлетворение – я чувствую себя живее, чем когда-либо. Я слышала о людях, которые пробегают пятьдесят или шестьдесят миль по сельским дорогам – и не по равнине, как в Кенте, а по холмам, что рядом с Шеффилдом, – лишь бы почувствовать то же самое. Будто, достигнув абсолютного предела возможностей своего тела, можно прикоснуться к собственной смертности. Они доходят до самого края того, что называется жизнью, заглядывают за него и смотрят в огромную неизмеримую пустоту, и счастливы, потому что находятся не в пропасти, но над ней. Это и значит – жить. Но обычно люди не заглядывают за край и не узнают разницу между «всем» жизни и «ничем» смерти, и поэтому им – в отличие от тех бегунов – не дано почувствовать или понять, как будоражит жизнь.
В моем случае все немного по-другому. И пропасть, и скалу над ней я вижу не так, как нормальные люди. Для меня в пропасти что-то есть, так что это уже и не пропасть; а скала затянута черной неизмеримой дымкой. И все же мне нравится приближаться к пределу возможностей своего тела. Или, если честнее, нравится притворяться, что у моего тела есть эти пределы. Мне нравится чувствовать боль от голода и представлять, что следующим шагом после нее будет смерть. Только это одновременно и раздражает. Ведь для меня невозможно достичь того высшего чувства, когда колеблешься на самом краю. Я могла бы оставаться здесь, на полу комнаты А-14 в «Студиях бывшей кондитерской фабрики „Кора“», несколько дней, даже несколько недель, месяцев, лет, чего угодно, и потом приподняться, доползти до источника пищи, поесть и полностью восстановиться; а если бы я по-настоящему ослабла, настолько, что больше не смогла бы пошевелиться, я бы все равно продолжала жить и просто лежала бы здесь в коме годы, и годы, и годы, и мое тело отказывалось бы умереть как положено, пока Солнце не поглотит Землю.
Я оттягиваю заусенец рядом с одним из ногтей и давлю на палец, пока не выступает красная капелька. Посасываю, пока не перестает кровоточить. Поднимаюсь с пола.
Наслаждаюсь головокружением.