видя изумлённо-непонимающий взгляд Глешки, падаю оземь. Свет гаснет, снова горит, опять гаснет, нокдаун!
Чуть погодя, отсидевшись, я вспоминаю про велосипед – увы! На переднем колесе не просто «восьмёрка», а 88. Вот жопа-то! Подхожу к трактору, где мужики курили самосад и цокали языками, смотря на меня:
– Меге болушсаар деп сурап турум!
И они помогли мне, попрыгали на колесе, попинали кирзачами обод, и, в принципе, колесо могло потом крутиться в вилке. Только цепляло её с обеих сторон, сдирая краску и стирая шину, и издавало жалобно ноющий звук.
– Болушканаар учун быйан болзын!
Поблагодарил их, да и в путь обратный направился, так как Глешка дежурил и не мог приехать смотреть фильм.
– Ну, что, – сказал я велику, – барахтар?
И мы уныло заскрипели обратно по трассе в Камлак.
Блин, не буду рассказывать, как я, краснея от стыда, вручал велосипед-инвалид оджибвейскому шаману Вэше и сколько ужасных проклятий послал он на меня.
…Фильм примирил всех нас и местных с нами.
Он был дублирован на русский и последний боевой клич тоже, поэтому звучал не очень, но в целом было всё так, как и рассказывал мне Глешка. Точь-в-точь. Мне показалось даже, что я его второй раз смотрю.
После фильма, выйдя из клуба, мы шли, гордо подняв головы, а местные завистливо смотрели нам в след и говорили:
– Вот они, индейцы!
А ночью мне приснился Эрлик Хан, он грозил мне своим серебристым пальцем и качал кудлатой головой.
– Эртен, эртен! – зловеще предрекал он.
– Что завтра-то?.. – недоумевал я.
А завтра я поехал в Шебалино продлевать временную прописку в паспортном столе, и там на вокзале встретил симпатичную алтайскую девушку Астаму Попошеву, чей горящий взгляд говорил мне:
– Мен сени сююп турум! Сен Бьурю.
Ударившись об мой крепкий башка, камень Тэмуджина не только нокаутировал меня, но и передал знания родного для этих мест ойротского языка, любовь к загадочной тайге и целебному величию Хана Алтая.
Восемь бутылок минивакан
С Хокши Глешкой я познакомился на Алтае у камлацких индейцев.
Звали его так потому, что иногда в межсезонье или когда он сильно нервничал, у него на локтях и шее появлялись маленькие пятна псориаза. Поэтому Пятнистый Мальчик – и никак иначе.
Он любил своё имя, самое индейское и настоящее. Кто-то называл его Хок, кто-то величал Хокшила, но в резервации «Чистый Луг» все его знали, как Глешку.
Глешка родился в Рубцовске, городе зон, лагерей и блатных понятий. Пахан его был смотрящим на зоне и спуску детям не давал. Руки Глешки были покрыты неумелыми синими наколочками: глаз какой-то, буквы всякие, точки и прочая неумелая уличная пиктография. Поэтому мы с Макасом сразу признали его за своего, хоть он и не был с Ростова.
Глешка пел. Он любил недавно почившего тогда Цоя, и Кобэйна с развороченной выстрелом башкой. Он пел их и свои