в бесчисленных боях, изношенное в бесконечных походах. Благо сын Федор уже успел многому научиться и во время болезни отца представлял их род на заседаниях думы. Младшая дочь, Аннушка, зазноба отцова, была все время подле боярина. Иной раз он просыпался, а она рядом, держит за руку и молвит:
– Мне подле тебя, батюшка, спокойнее…
Князь действительно гордился дочерью. Статная, чернобровая, с толстой темной косой до пояса, с шеей лебединой, руками белыми, нежными… Породистая красота! И кому достанется? Иван Федорович отчего-то медлил с ее замужеством, не в силах отпустить дочь от себя. Все остальные дочери давно покинули отчий дом, вышли замуж, кто-то уже успел и овдоветь… Аннушка же, самая младшая и любимая, всегда была подле отца, но понятно было всем – ненадолго!
В начале весны, когда Иван Федорович уже шел на поправку, его навестил сам боярин Иван Петрович Шуйский. Герой обороны Пскова после смерти супруги сильно постарел, окладистую бороду его обильно обнесло сединой, сам он раздобрел и в соболиной шубе своей казался тогда непривычно широким. Супруга Ивана Федоровича, княгиня Анастасия Владимировна, встретила гостя в сенях, угостила с подноса чаркой меда, троекратно расцеловалась с ним, и после того Шуйский прошел в просторную горницу, устланную бухарскими цветастыми коврами, где во множестве на стенах висели всевозможные кинжалы и сабли, украшенные драгоценными камнями. Выставлялась тут драгоценная и памятная посуда, даренная хозяину покойным государем за боевые заслуги. Перекрестившись у киота с многочисленными иконами в бесценных окладах, Шуйский сел за стол, уставленный различной закуской: тут и моченые яблоки, и мед, и различные грибы, и пироги, – а едва гость постелил себе на колени узорчатый рушник, слуги внесли запеченного осетра, поросенка на блюде в яблоках, уху в мисках из тонкого китайского стекла…
– Я, Иван Федорович, попрощаться пришел. Уезжаю на воеводство в Псков, – с ходу доложил Шуйский, неторопливо поедая уху.
– Это твой город. Отчего же тебе там не быть? – усмехнулся Мстиславский. Он сидел за столом в своем любимом длинном татарском платье, похудевший и выглядевший невозможно старым на фоне заматеревшего Шуйского.
– Вестимо, почему так. Боятся новой войны с поляками, Баторий все чаще грозится разорвать мир. До войны, думаю, не дойдет, так что сие не первая причина. Подальше от Москвы Годуновы отсылают. Дабы не мешал им всеми делами заправлять. Как бы и тебя, недужного, не отправили куда…
– Какие нынче новости в думе? – поспешил переменить разговор Мстиславский.
– Договорились наконец с поляками, дабы привезли мы в Москву княгиню Марию Владимировну Старицкую. После смерти мужа, герцога Магнуса, никому она не нужна, живет на скудные средства в Риге. Король Баторий и сам не рад, что вынужден содержать ее, потому договорились на этот счет легко.
– Любопытно, кому больше всех дела есть до дочери покойного старицкого князя, – протянул задумчиво Иван Федорович.
– Государь приказал, мол, желает