дописывала последнюю строчку в дневнике наблюдений, присев на низкую скамью у северной арки. Здесь воздух был чуть прохладнее, пах камнем, известью и временем, как если бы каждый пласт стены продолжал дышать.
Рабочее место уже убрано: кисти промыты, раствор щёлочи герметично закрыт, шприцы с изингласом выложены в контейнер. Она привыкла оставлять всё в порядке – не из дисциплины, а из уважения к тишине, которую нельзя нарушать даже небрежной тряпкой.
Тишина здесь была живая. Особенная.
17:21.
Последние тёплые полосы света сползали по стене, цепляясь за облупленные участки. Надя подняла голову и вгляделась в фреску. Именно ту, над которой работала сегодня – третий сектор, чуть правее арки. Слой был рыхлый, но под ним – как будто что-то двигалось. Не в буквальном смысле, конечно. Просто когда снимала поверхность, она чувствовала – под ней не просто старая краска. Там была… рука. Чужая. Иная.
Она не писала об этом в дневнике. Только кратко:
“В секторе B2 – нехарактерный слой, возможна перекрытая композиция.”
Но сейчас, глядя в упор, ей казалось – слой слегка стянут. Как будто краску натянули поверх чьего-то лица, чужой формы, чужой истории.
Надя достала фотоаппарат. Щёлкнула раз, второй. Потом – макрообъектив.Тихое пощелкивание – и снова тишина.
Она не сразу заметила странность.
Снимки просмотрела уже стоя у двери, в тусклом свете настенного бра. И на третьем кадре – том, что сделала в тени, – под отшлифованной частью стены вылезло что-то похожее на завиток волос.
Нет, не волос. Линия. Но слишком плавная, слишком человеческая для растительного орнамента.
Она увеличила фрагмент.
Лоб. И… глаз.Сердце будто дёрнулось: под слоем – фрагмент женского лба.
Почти стёртый. Но в нём – был взгляд.
Надя опустила камеру. Стена снова стала просто стеной. Тёмной, немой.
Она не пошевелилась.
Чей это был взгляд? И почему это не задокументировано в старых архивах? Почему под этим фрагментом – женщина, а не цветок?
Она выключила камеру, положила в сумку. Записала только одну строку от руки:
“B2. Лик. Не идентифицирован. Возврат завтра.”
И ушла. Медленно. Но ощущение, что её кто-то всё ещё смотрит из-под слоя, не отпускало до самого порога.
Она вышла из зала, стараясь не шуметь, как будто сама становилась частью монастырской тишины. Дверь закрылась за ней с лёгким, почти смущённым щелчком. Снаружи воздух был прохладнее. Последний солнечный свет тянулся в долину длинными струями, как струны старой арфы.
Надя шла по дорожке вдоль северной стены, задумчивая, почти отстранённая. В её походке была мягкая решимость: движения точные, но неторопливые, как у человека, привыкшего к тонкой работе и внутреннему одиночеству.
Свет коснулся лица – и стало видно: Надежда была девушкой среднего роста, с тонко очерченными чертами, в которых смешались две родины – мягкая глубина кавказских глаз и сдержанная ясность северного лба. Кожа чуть смуглая, тёплая. Карие глаза, внимательные, но сейчас затуманенные