мы молчим? имперских дух
по сердцу?
Плачь, Иеремия!
От старых стен привычный крен
«ломать не строить» – крепче выя?
Навыворот – какой-то ген
в нас странный…
Плачь, Иеремия!
Как на пари, приотворив
глаза, внять сказкам про батыев?
Враг не во вне сидит – внутри,
в тебе же…
Плачь, Иеремия!
Куда ж страну – опять в войну?
Сомкнемся мертвые? живые?
Ведь главное – поднять волну,
а дальше…
Плачь, Иеремия!
Послесловие
Слова лишь отзвуки игры
кровавой, улично-дворцовой,
истерлись ижицы, еры —
чтобы опять начать по-новой?
Ужель не выдохлись круги
всенепрощающей природы,
и наших смут? Кругом ни зги…
мы снова ищем в переводах
лазейку выхода – глухи
и строки красные, и нравы,
опять ввалиться от сохи
в соблазны те же и подставы…
Мой Бог! кто из сидельцев прав
в чреде смирений – революций?
Я убираю книгу в шкаф,
чтобы забыть? или вернуться?
Сойдет погожая весна
и долгожданный ветер свежий…
От двух скитальцев тишина,
и мир все тот же, мы все те же
простыми, грешными людьми.
Изменит что чреда иная,
как ни ликуй, Иереми…
как ни зайдись в слезах, Исайя…
Возвращаясь с кладбища
Где прежние годы? где весны мои?
ворота в природу взаправду открыты?
И будто в ответ мне гремят соловьи
в Донском, где оплаканы судьбы и сбиты
на встречу потомкам? на суетный тлен?
на жалкие свечки в бумажных букетах?
Не знаю… но рвется сирень из-за стен,
и это бушующей жизни приметы,
как пряная, ливнями пьяная водь,
ломающая колеи и маршруты,
как еле прикрытая буйная плоть
студенческой стайкой спешит к институту,
сквозь свежую листвень текут светлячки
от солнца и пляшут по рельсам трамвайным.
И как я ни грустен, теряю очки
от этой весенней и девичьей тайны.
Спокойно б двоякое шло торжество,
как вечный покой или вечное бденье,
но где взять предела того и того,
особенно в майский пробег совпадений,
когда настигают не браки – брачки,
ничуть не сбивая нам скорби о близких
ушедших. Я снова теряю очки
в сиренях, процветших среди обелисков.
Вслед
С чего начать… июнь сухой
уже зашел за половину,
взметнулся первый травостой,
я распрямился, как рябина,
прочнее, вроде, в землю врос,
испив сиреневую влагу,
прикрыв измучивший вопрос
зеленой дробью винных ягод.
Ах,