любит, – с ним на медведя бы в самый раз, хотя нет, не пойдет он на медведя, не охотник он, шумный, всех медведей распугает, носорог… А с чертовой псарней этой, говорят, даже волки стараются не связываться. Врет, наверное, народ. Огня, понимаешь, они не боятся, ствола они не боятся, а боятся они, оказывается, спиртного духа, а любят они зубную пасту и не любят – прямо во все стороны разбегаются, тряся голыми задницами, всей, значит, псарней, стоит им только дать послушать ваш лязгающий рок-н-ролл… Шутит народ. Злобствует от страха. Тихо здесь…
Весь жутковатый вид всадников, исполненных непосредственности и некоторой угнетенности, выражал непреодолимую степень вялого, в какой-то мере нейтрализованного душевным томлением простодушного любопытства. Длинноволосые головы их были обращены в одном направлении, заросшие черной шерстью лица – шоколадно темны, засаленные ватники – затерты, распахнуты и демонстрировали исключительно клетчатые теплые вьетнамские рубашки с медными пряжками офицерских ремней на пупах. Из-за спин торчали длиннющие стволы винтовок, выглядевших как-то уж очень просто, по-мужицки, словно вязали их к случаю не отходя от сохи, в домашних условиях, для внушительности. Все это время аборигены оставались малоподвижны и как бы не очень внимательны, все четверо. Длинноногие огромные гнедые жеребцы под ними утомленно переминались. Всадник, тот, что был поближе и полегче остальных, бесконечно долго совершая процесс поднятия и опускания на глаза век, переместил, не переставая иронично всматриваться в пространство, затуманенный взгляд вначале с Гонгоры на Штииса, затем вновь на Гонгору и подобравшегося Улисса, и то, что он увидел, как будто смогло найти в нем какой-то отклик, в его сумеречном неясном взоре что-то словно наконец шевельнулось, всадника качнуло вновь, вслед за чем последовало неопределенное движение кистью с неясным желанием то ли поправить кожаный узел крепления лассо, тугими кольцами свернутого у седла, то ли дотянуться до отполированного прикосновениями тяжелого приклада с парой железных колечек, свисавшего из-за пояса сзади; в конце концов он решил поудобнее опереться рукой о бедро. Улиссу все это очень не понравилось. Гонгора с остановившимся лицом рассматривал местную достопримечательность, лихорадочно прикидывая расстояние до скрытого за деревьями каменного гребня, не доступного лошадям, и соображая, что будет, если нервы у Лиса все-таки не выдержат. Лис всегда плохо переносил присутствие на своей территории посторонних лиц, в таком состоянии он становился неуправляем. По-видимому, все это – и то, что он наблюдал, и то, что обонял – не вызывало в нем никакого любопытства – только намерение зычно рявкать, угрожающе урчать и подаваться вперед. Глаза его моментально позеленели. Новый пахнущий бог знает чем незнакомый антураж, конечно, был здесь лишним. Лис выглядывал из разлапистых листьев травы, с видимым отвращением втягивая в себя воздух.