и решительно запуская ее в котелок, – когда проголодаются.
Дед расположился у огня с локтем между развалявшимся Лисом и Штиисом, подвернув под себя спальник и накинув на плечи ветровку. Штиис поскучав, достал из рюкзака свой неразлучный диктофончик со встроенным тюнером, вытянул антенну и теперь пытался нащупать какую-нибудь музыкальную станцию. Он признавал только музыкальные станции без сопровождающих длинных больных языков, с чисто одной музыкой. Тюнер услаждал слух сериями тресков и неопределенными шорохами.
– Чего там видать? – вдруг повысил голос дед, щурясь, наблюдая за тем, как Гонгора в десятый, наверное, раз берется полоскать свой драгоценный кукри в камнях подальше от озера: поглядит на свет, ополоснет, намылит и снова поглядит.
– Где? – помедлив, спросил Гонгора, не оборачиваясь.
– Да там, – ответил дед, что-то ссыпая и мешая ложкой в котелке. – Видать там чего-нибудь?
Гонгора снова помолчал.
– Да нет вроде, – глухо отозвался он. – Ни Черта там не видать.
Дед потыкал ложкой колбаски, бултыхавшиеся в кипятке.
– Ты чего там моешь, – снова громко закашлялся дед, пряча в морщинках блестящие глаза, – а? Зеркало свое, что ли? Или совесть свою? Если вот, скажем, тебя опасение берет, чего это ты не отражаешься, не видно тебя сегодня почему, так рано еще, темное время суток. Ты сядь, значит, обожди чуточку, отдохни…
Штиис откинулся на спальнике, заложив руки за голову.
Нет, сказал про себя Гонгора, снова медленно вытирая закатанным рукавом голое лезвие, с этим не справиться. Мне это тоже не поправить, такое просто не в человеческих силах. Даже здесь след их присутствия. Они рано или поздно достанут и тут, и уже никому не остаться прежним. Словно один и тот же незнакомый замкнутый на бесконечность коридор, и ты еще можешь думать, – нет, ты уверен, что решаешь и сейчас ты, что конечный выбор на том конце будет все-таки за тобой, но чье-то дыхание касается тут твоего затылка, и ты слишком поздно понимаешь, что кто-то все это время смотрел тебе вслед, ничего, в сущности, не видя, делая четче тишину, понемногу целуя в тебе параноика, а ты в сознании у себя теперь откладываешь, что до сих пор одни и те же тысячу paз драные, трухлявые, безвкусные, холодные, мертвые обстоятельства дышали тебе в спину, но ничего, ничего не меняется от этого твоего понимания, и они гонят тебя по коридору, и ты уже равнодушно, почти с налетом иронии достаешь на свет еще одно из своих бесполезных пониманий, которое они в виде незаметных, микроскопических знаний с незапамятных времен спорами откладывали в тебе, что, наверное, все тут зря – и как бы быстро ты ни умел бегать и что бы ни пытался своим тренированным интеллектом прогнозировать насчет отдаленного поворота, он уже есть и никуда тебе от него не деться… Хумус же всей вселенной и пыль космоса, подумал Гонгора с глухим отчаянием. Неужели я так много хочу от жизни. Это как одно и то же упорядоченное