Крысов продал машину цыганам. И испытал облегчение, словно погрозил кулаком высшим силам.
Потом образовались разные дела и заботы, заслонившие монаха. Надо было, например, как-то отмежеваться от тех же цыган, которые чуть ли не каждый день повадились приходить за металлоломом. Видно, убедили себя, что бывший владелец автомобиля решил съехать, а значит, должен обнулить бόльшую часть имущества. Вскоре и на работе возникли проблемы. В итоге начала болеть голова – почти постоянно, тупой затылочной болью…
Крысов чаще стал ходить в лесирис: каждый выходной, каждый праздничный день. Наконец взял больничный, собрал рюкзак и пошел с ночевкой. Хотя палатки у него не было. Получалась сомнительная авантюра, но что-то подсказывало: ночевка – это не страшно, это же старый добрый лесирис, он не обидит, найдешь, где заночевать!
И Крысов нашел.
Лесирис иногда загадывал странные загадки: то огромная шина от грузовика в сумрачной, заросшей балке, возле которой не было ни дорог, ни даже троп; то почти целый лошадиный череп – и никаких других костей вокруг; а то унитаз (ярко-голубой!), угнездившийся среди лопухов и папоротника.
Вот и на этот раз произошло подобное. Более чем неожиданное. Однако – полезное, в отличие от предыдущих находок.
Крысов наткнулся на ящик. Прямоугольный, пустой, без крышки.
Уже почерневший от дождей, но по-прежнему прочный.
Сработанный умелой, деревенской рукой.
Подходящего размера.
Крысов спустил на землю рюкзак и лег в ящик.
Поерзал, устраиваясь поудобнее.
Прислушался к себе, потом к мощно шумящему лесирису.
Почувствовал, как постепенно уходит из головы боль – словно впитываясь в древесину.
Закрыл глаза.
Глубоко вздохнул и подумал: «Ну вот, я готов. Теперь давай…» – и решил не вставать до тех пор, пока не поговорит с монахом по душам.
Эмур
В четверг Алексеев позвонил матери и заявил, что в деревню не приедет. Что у него другие планы на отпуск. Неотложные.
Мать вздохнула и робко возразила:
– А как же картоха, Сереж? Мне в одиночку куёлдить?
– Ма, да плюнь ты на нее! Все равно от нее выгоды никакой нет.
Вообще-то Алексеев был почтительным сыном, но в этот раз решил держаться строго и кратко, иначе мать опять его переубедит, и дело сорвётся. И опять целый год тянуть бессмысленную лямку мелкого служащего, которого никто не помнит в лицо.
Надоело!
Надо, наконец, попробовать взять от жизни всё. По крайней мере всё, что дает государство. Пока дает. И пока жизнь не превратилась окончательно в растительное существование. В картофельное существование.
Каждый день Алексеев убеждал себя в том, что он сам так думает, окончательно так решил. Но стоило позвонить матери (не стоило ей звонить!), как снова закрались сомнения.
– Сереж, мне ведь недолго уже осталось…
– Ма,