она готова.
Почти паря на мягких рессорах в сумраке теплого вечера, огромная машина проскочила Бронную и нырнула во дворы, а затем и вовсе в какую-то узкую щель между домами. С лица режиссера не сходила довольная улыбка, и весь он казался таким толстым, мягким и плюшевым, что тревожные аспекты ситуации, если таковые были, приняли нереальную окраску и только немного щекотали нервы приятной щекоткой, но вовсе не тревожили по-настоящему. Место навевало неизбежные ассоциации: Лене показалось, что они проваливаются в другое измерение, в альтернативную Москву, где ее ждет если не великий бал у Сатаны, то как минимум приключение непривычного свойства, обещающее стать вдвойне занятным из-за того, что будет разделено с Ларой. Одна, Лена бы ни за что не преодолела свою неуверенность и неловкость, и чувствовала бы себя неуклюжей деревянной куклой, но от Лары она ловила флюиды спокойствия и легкого куража. Лара не даст ей наделать глупостей и показать себя полной дурой. Более того, с Ларой так приятно будет потом обсуждать этот вечер, и слушать ее смешные, немного едкие характеристики новых знакомых, и смотреть на это приключение ее глазами, в которых оно, конечно, не имеет никакой исключительности, но окрашивается красками ее остроумия и блистательно трезвого жизненного опыта. Лена вспомнила про полуоторванный рукав платья и тревожно скосила глаза на плечо, но рукав выглядел не хуже, чем раньше, и только укреплял веру в неожиданную новую подругу.
Машина остановилась у глухих черных ворот в два человеческих роста, и только тогда Ленино сердце екнуло и ушло в пятки, совсем как сердце Берлиоза, и оптимистичная интерпретация предстоящего вечера рассеялась в одно мгновение, сменившись паническим страхом. Что я делаю?! – закричал смутно знакомый голос у Лены в голове, и тут же нарисовалась картина бегства по мрачным переулкам на тонких каблуках, и почему-то развевающиеся белые платья, и Лара, конечно, в недосягаемом спринтерском отрыве впереди, и непременно какая-то нелепость, которая все испортит: сломанный каблук, вероятнее всего, и разбитая коленка, как в детстве, но с дышащими в затылок черными преследователями и с отчаянным, полным мольбы взглядом вслед торжествующе крылатой Ларе, недосягаемой для погонь и, конечно, не намеренной возвращаться и даже останавливаться ради такой дуры, которая не может устоять на собственных каблуках.
Лена осекла полет воображения, поймав себя на том, что сидит в напряженном оцепенении с широко распахнутыми глазами, направленными на Решетинского, который смотрит на нее в ответ не без тревоги. Заставив себя встряхнуться, она тут же увидела в боковом окне освещенную гирляндой огней дверь ресторана с резным деревянным крыльцом, и прозаически курящего на крыльце солидного мужчину в костюме с небрежно и элегантно накинутым на шею белым шарфом, и Троицкого, выходящего из другой, лишь немного менее пафосной машины и открывающего дверь для высокой, невозмутимой, сказочно прекрасной Лары.
Вот дура-то, сказал где-то внутри у Лены другой голос,