и часы работы, учебы и соответственно планы по образованию на будущее. Все знаю… А если чего не знаю, то и это для меня не под грифом секретности. Сами понимаете, работа такая: все знать.
– Интересный вы человек, – откровенно рассмеялась девушка, пожав плечами на осуждающий колкий взгляд тети Любы. – Может и девичьи тайны вам известны?
– Знаю, что мечтаете на море побывать, – на секунду задумчиво прищурившись, ответил майор Басыров. – Будете со мной дружить, непременно побываете.
– Заманчиво, – сказала Антонина.
Она тайком подмигнула тете Любе, которая желала провалиться сквозь землю, чувствуя, что непутевая девка ходит по лезвию бритвы, испытывая офицера НКВД, и ее тащит за собой, как свидетеля и сообщницу.
– Ну, что ж, Петр Кондратьевич, давайте дружить, если и далее обещаете удивлять меня так же, как сегодня.
– Знаю, что мальчишки во дворе на Петроградской, – Басыров выбросил на стол последний козырь. – Дразнят вас, Антонина Николаевна, церевной.
– Ну, это не секрет, – рассмеялась та. – У нас фамилия такая… звучная. Романовы мы.
– Знаю, знаю, – часто закивал Петр Кондратьевич и, внезапно перейдя на шепот и панибратское «ты», добавил после короткой паузы. – Но ты меня не бойся… Я ж не зверь какой бездушный. А фамилию со временем сменишь на мою.
Свадьба была тайной, но пышной – на загородной даче Петра Кондратьевича близ Ладожского озера. Установленные буквой «П» столы ломились от кушаний. Антонина и ее младший брат Леша, видевшие такое лишь на натюрмортах в книжках и картинных галлереях, так объелись, что к вечеру и всю последующую ночь у обоих болели животы.
– Привыкай, Царевна, – посмеивался муж.
Корзины и коробки с деликатесами доставлялись курьерами еженедельно; платья, туфли и предметы женской необходимости высшего качества привозились Антонине едва ей стоило о чем-то заикнуться. Но самого мужа молодая жена видела крайне редко.
Петр Кондратьевич оставил ее на даче, а сам уезжал без объяснений куда и на как долго. Он мог позвонить Антонине из Ленинграда, Москвы или любого другого города на бескрайних просторах Советского Союза.
Поступление девушки в Ленинградский институт эпидемиологии и микробиологии даже не дошло до вступительных экзаменов. Ни в чем не отказывая молодой жене, Петр Кондратьевич требовал от нее лишь одного – беречь себя, хотя беременность Антонины проходила хорошо и не доставляла ей неудобств или излишних хлопот.
Рожденную дочь назвали Эльвирой по неуклонному настоянию Петра Кондратьевича.
– Эльвира? – удивленно переспросили родители Антонины хором.
– Так звали некую даму из американского кинофильма, который Петя смотрел в Москве, – пояснила молодая мать, покачивая новорожденную девочку на руках. – Свободна и легка, как он говорит. Пусть будет такой…
В распахнутом пальто, хлюпая промокшими в лужах ботинками в комнату